Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Человек просто обязан доверять своей интуиции. Особенно если он руководит научной арктической экспедицией и его мучает предчувствие неминуемой беды. И она не заставила себя ждать. В результате мощных подземных толчков двухсотметровый ледовый панцирь лопнул, как яичная скорлупа, и исследовательская группа Эджуэй оказалась в ледяной тюрьме. Положение несчастных ученых усугубляется тем, что один из них — психопат-убийца, вышедший на свою кровавую охоту.
отрывок из произведения:
...Со скрежетом царапающего стекло металла и хрустом рассыпающегося под гнетом тяжести хрусталя, мощный бур вгрызался в арктический лед. Охлаждающая смазка, не дающая сверлу слишком быстро затупиться, выползала серовато-белесыми хлопьями из-под уходящего в глубь скважины штока и, шлепнувшись в мерзлый наст, затвердевала через считанные секунды. Само раскаленное сверло давно скрылось в недрах пробуренной скважины, да и длинный стальной шток тоже уже почти целиком ушел в глубь десятисантиметрового в поперечнике ствола.
У наблюдавшего за бурением Харри Карпентера возникло какое-то странное беспокойство от предчувствия неминуемой беды. Этакая слабо мерцающая тревога. Словно тень пролетающей птицы надвинулась на освещенный солнцем лужок. Даже дрожь пробежала по телу, вполне отчетливая дрожь, хотя одежда вполне надежно защищала от промороженного воздуха.
Как и подобает ученому-естествоиспытателю, Харри вооружился инструментарием логики, метода рационального доказательства, но был научен опытом не пренебрегать подсказкой чувств — тем более во льдах, где всякое может случиться. Никак не удавалось понять, откуда пришло это нежданное ощущение неуюта, хотя, коль уж имеешь дело со взрывчаткой, казалось бы, стоит ожидать появления неких незваных смутных предвестий, якобы предупреждающих о неприятностях. Вероятность преждевременного взрыва любого из заложенных ими зарядов, то есть, иными словами, неминуемой гибели всех участников предприятия, была невелика, она почти не отличалась от нулевой. И все же, все же...
Питер Джонсон, инженер-электронщик, вдобавок ценимый товарищами по экспедиции еще и как знаток взрывных работ, выключил двигатель буровой установки и отошел от уже готовой скважины. Белая штормовка из клиньев прочной утепленной ткани, парка, как и капюшон, мехом внутрь, делала Пита похожим на белого медведя, если бы не темно-коричневое лицо.
Клод Жобер заглушил движок переносного электрогенератора, от которого питался мотор бура. Мгновенно наступившая тишина по-колдовски подействовала на Харри, который и так мучился ожиданием катастрофы, и он стал нервно озираться по сторонам, словно бы выглядывая, не обрушилось ли уже что-нибудь и не валится ли еще что-то с неба.
Коль уж Смерть и решит сегодня подарить кому-то из них свой гибельный поцелуй, то скорее всего ее появления следует ждать откуда-то снизу. Вряд ли она снизойдет к ним с высот. Бледный день клонился к закату, и трое мужчин поспешили подготовить сорокакилограммовый заряд к погружению глубоко в лед. Это был последний, шестидесятый взрывпакет; каждый весил сотню фунтов, и они управились со всеми, хотя начали только вчера утром. Но все равно было как-то неуютно, потому что даже мощи этого последнего вполне было достаточно для того, чтобы разом покончить с ними, чтобы устроить им молниеносный конец света.
Не требовалось чрезмерно богатого воображения, чтобы представить смерть в столь недружелюбных широтах: айсберг идеально подходил на роль погоста — как нельзя более безжизненное пространство, наталкивающее на размышления о бренности бытия. Призрачные голубовато-белые равнины раскинулись во все стороны света, угрюмые и унылые все то затяжное время года, когда почти постоянно царит мрак, перемежающийся лишь мимолетными сумерками, а небо вечно затянуто сплошными низкими серыми тучами. В это самое мгновение видимость можно было счесть удовлетворительной, потому что день настолько растянулся, что из-за горизонта теперь сквозь плотные тучи просачивался мутный, больше похожий на лунный, солнечный свет. Тем более что солнцу в общем-то и незачем было слишком стараться, мало что могло оно осветить в этом окоченевшем ландшафте. Если что и возвышалось над ледяной равниной, так это зазубренные сугробы невероятно уплотненного снега, прессуемого с каждым годом все новыми слоями, да сотни сосулек в рост человека и ледяных горок, которые часто были высотой с многоэтажное здание, — вот, пожалуй, и все, что делало здешний пейзаж неровным и придавало ему сходство с погостом, где между многочисленными могильными холмиками там и сям возвышались исполинские надгробия и мавзолеи.
Пит Джонсон присоединился к Харри и Клоду, стоявшим у снегоходов специальной конструкции, способной выдержать суровую придирчивость Севера, чтобы порадовать их сообщением:
— Скважина уже ушла в лед на двадцать пять с половиной метров. Еще чуть-чуть, и все будет готово.
— Слава богу! — Клод Жобер дрожал так, словно его нисколько не грел арктический костюм с усиленной теплоизоляцией. Хотя почти все тело его было отделено от окружающего морозного воздуха и даже лицо покрывали прозрачные накладки из многослойной пленки, между слоями которой была прозрачная вязкая углеводородная масса, спасавшая от укусов мороза, лицо его оставалось бескровно-бледным. — Так, значит, мы сможем вернуться в лагерь?! Подумать только! Как только мы покинули базовый лагерь, не могу согреться, даже на минуту.
Как правило, Клод никогда не жаловался. Это был жизнерадостный, живой как ртуть небольшой человечек. На первый взгляд он мог показаться хрупким, но это впечатление обманывало. При росте в метр семьдесят и массе в пятьдесят девять кило Клод был худощав, гибок, вынослив. Белокурая его шевелюра пряталась теперь под капюшоном, обветренная кожа на лице выглядела жесткой и грубой, задубев от долгого житья в местах с климатическими крайностями, но зато ярко-голубые глаза были ясными, как у ребенка. Никогда не доводилось Харри замечать в этих глазах чего-то, похожего на ненависть или хотя бы досаду. Да и жалости к себе во взгляде этих глаз Харри тоже не видел — до вчерашнего дня, хотя не далее как три года назад Клод потерял жену — Колетт погибла при нелепых обстоятельствах, и Клод умирал от горя и печали. Однако и тогда в глазах его видна была только тоска, но никак не жалость к себе.
А вот с тех пор как вчера снегоходы увезли их от уюта кают-компании станции Эджуэй, он утратил и обычное жизнелюбие, и неутомимость, и энергию и только непрестанно жаловался на холод. Как-никак было ему уже пятьдесят девять, на восемнадцать лет больше, чем Харри Карпентеру. Он был старейшим членом экспедиции и находился на грани допустимого возраста: людям чуть старше работать в таких безжалостно высоких широтах не разрешалось.
Хотя Клод слыл блистательным полярным геологом со специализацией в области динамики образования ледовых формаций и гляциологии вообще, похоже было на то, что нынешняя экспедиция станет его последним путешествием. В дальнейшем ему придется ограничиться лабораторными изысканиями и компьютерным моделированием, что весьма далеко от суровых испытаний на обледенелой верхушке планеты.
Харри подумал, что, быть может, Жобера мучит не столько хищный холод, сколько пришедшее вдруг понимание того, что любимая работа предъявляет такие требования, которые день ото дня становятся для него все непосильнее. Некогда и Харри столкнется с той самой правдой, с которой ныне, лицом к лицу, столкнулся Жобер, и он не уверен, что выберется с надлежащим достоинством из столь тягостного положения. Его властно тянули к себе величественные девственные просторы Арктики и Антарктики. Одна мысль об этих целомудренно-холодных пространствах порабощала его волю: непривычная погода с ее невероятными метаниями из крайности в крайность, тайна, облаченная в белые геометрически правильные ландшафты и укрывающаяся под ; фиолетовыми тенями в бездонной ледовой расселине, красочность ясных полярных ночей, когда в темном небе цветут, переливаясь всеми цветами радуги, сполохи полярного сияния, словно рассыпающиеся по небу самоцветы. А затем, когда эти многоцветные огни, вспыхнув, наконец погаснут, как-то совсем иначе, по-новому замечаются бесчисленные крупные звезды на огромном темном небе, померкшие было рядом с буйным цветением авроры бореалис <Северное сияние (лат.). — (Здесь и далее примеч. перев.)>.
В чем-то он до сих пор оставался ребенком, мальчишкой, росшим на тихой ферме в штате Индиана без братьев и сестер, без сверстников, с которыми можно было бы играть и проказничать. Очень во многом даже сейчас Харри ощущал себя одиноким мальчиком, удушаемым объятиями той жизни, на которую он был рожден, грезящим наяву о дальних странствиях в неведомые страны, где он своими глазами увидит все диковинные чудеса этого мира. Нет, этот мальчик вовсе не желает и никогда не желал привязываться к земной юдоли, к обыденной участи человека на земле, но жаждал и алкал приключений. Теперь он вполне взрослый мужчина, и ему хорошо известно, что приключение бывает — и всегда было — тяжким трудом. И все же время от времени тот мальчик, что продолжал жить внутри него, вдруг поражался, не в силах устоять перед явным чудом. И тогда, чем бы он ни занимался, Карпентер на мгновение оставлял все дела и медленно обводил взглядом изумительно белый мир вокруг себя, думая: «О священная летучая рыба, о святой морской кот! Я и в самом деле здесь, и я все еще на пути из Индианы на край света, на верхушку земли!» Пит Джонсон произнес:
— Снег пошел.
Как раз в то мгновение, когда Пит собирался произнести эти слова, Харри увидел лениво закручивающиеся в полете хлопья, ниспадающие с неба в безмолвном балетном танце. День выдался безветренный, хотя рассчитывать на то, что спокойная погода продлится, было бы опрометчиво. Клод Жобер нахмурился.
— Только пурги к вечеру нам не хватало, — сказал он.
Вылазка со станции Эджуэй — она находилась в четырех милях, то есть в шести с половиной километрах от их здешнего временного лагеря по прямой, что равнялось почти десятикилометровой дороге, из-за торосов и расщелин, на снегоходе — не была бог весть каким предприятием. Тем не менее буря или просто сильная метель могла бы сорвать возвращение на базу. Видимость может быстро упасть до нуля, а сбиться с пути очень легко, особенно если и компас откажет. А когда все топливо в баках их снегоходов иссякнет, они замерзнут и никакие полярные костюмы с электронагревом не спасут — что такое все эти ухищрения перед жутким, убийственным холодом, следующим по пятам за снежной бурей?
Правда, ледовый купол Гренландии имеет то свойство, что здесь по причине чрезвычайно низких температур не приходится опасаться слишком глубоких снежных сугробов, в которые мог бы провалиться полярник или снегоход. В какой-то момент разразившегося бурана температура падает так низко, что снежные хлопья превращаются в льдинки, которые называются спикулами <Спикула (лат.) — острие, копье, стрела с наконечником.>, и эта метаморфоза происходит чуть ли не во время каждой снежной бури, а видимость в этот момент резко ухудшается.
Вглядываясь в небо, Харри успокаивающе проговорил:
— Быть может, это смерч или небольшой местный шквал.
— Ну да, это как раз та самая буря, о которой неделю назад предупреждали метеорологи, — напомнил ему Клод. — У нас тут бывали локальные завихрения на периферии основного метеорологического процесса. Но и тогда с этими малыми местными бурями у нас бывало столько снега и льда, что Дед Мороз у нас в Рождественский сочельник чувствовал бы себя совсем как дома.
— Так что надо поторапливаться. Лучше поскорее кончать с работой.
— Ее надо было кончить еще вчера.
Словно бы в подтверждение призыва поторопиться подул ветер с запада, такой колючий и лишенный всякого запаха, что таким, верно, может быть только воздушный поток, протащивший кубометры холодного воздуха над многими сотнями миль безжизненного льда. Снежные хлопья словно устыдились былой легкомысленности и стали падать по четким косым линиям под строго выдержанным углом, утратив прежнее сходство с пушинками, кружащимися по витиеватым спиралям внутри огромной нарядной хрустальной вазы.
Пит извлек из скважины бур и вынул из суппорта сверло. Оно легло на его ладонь, которую Пит держал на весу так непринужденно, что можно было подумать, что в этой железке не тридцать девять кило металла, а раз в десять меньше.
Десять лет тому назад Пит ходил в самых ярких звездах американского футбола, выступая за университет штата Пенсильвания. Его наперебой зазывали к себе ведущие команды Национальной футбольной лиги, но он отказывался от самых лестных приглашений. Ему не хотелось соглашаться на роль, навязываемую обществом: мол, располагая девяноста килограммами плоти, вытянутыми в высоту на метр девяносто четыре, да еще обтянутыми черной кожей, прямая дорога тебе в большой спорт, парень! Пит предпочел приналечь на учебу, чтобы защитить сначала диплом, а затем еще пару диссертаций и удостоиться двух ученых степеней, а там уже подвернулась хорошо оплачиваемая должность, связанная с вычислительной техникой, — где, как не в компьютерной индустрии ценятся мозги? Вот он и стал частью огромного интеллектуального резервуара этой отрасли.
Теперь он был жизненно необходим экспедиции Харри. Пит следил за исправностью электронного оборудования, собирающего научные данные для базовой станции Эджуэй, и к тому же не только знал толк во всяких тротилах-динамитах, но и сам изобретал их своими руками, делал взрывные устройства так, что если, не дай бог, стрясется что-то неладное, вполне полагаться можно было только на него. А громадная физическая сила Пита на не очень-то гостеприимной верхушке планеты служила немалым богатством.
Пока Пит вытаскивал бур из скважины, Харри с Клодом успели снять с санок, которые таскал за собой на буксире один из снегоходов, удлинительную насадку в девяносто один сантиметр. Потом они навинтили ее на шток бура, который оставался в скважине, и только участок с резьбой выдавался наружу.
Затем Клод опять запустил генератор.
Пит, навалившись на бур, вогнал его на место, потом, без зажимного ключа, крутанул рукой патрон, добиваясь того, чтобы цанги надежно обхватили шток, и очень быстро закончил бурение. Скважина глубиной более чем в двадцать шесть метров была готова. Оставалось только запихать в ее днище цилиндрический тубус со взрывчаткой.
Пока механизмы ревели и скрежетали, Харри глядел в небо. За какие-то считаные минуты погода настолько ухудшилась, что было о чем тревожиться. Все вокруг потемнело, но лучи блеклого света все же пробивались сквозь низкие тучи. А через секунду все изменилось, снега с неба нападало столько, что ничего похожего на облачный покров нельзя было увидеть из-за этого хрустального ливня. Сам снег, валящийся с небес, тоже успел перемениться: уже не было не только снежинок, но даже снежные хлопья как-то съежились, затвердели и походили теперь больше на мелкий град. Эти заостренные снежные градины больно царапали смазанное смягчающим кремом лицо Харри. Ветер усиливался, сейчас он дул, наверное, со скоростью миль двадцать в час <20 миль в час = 8,9 м/с.>, а выводимая воздушным потоком песнь все более походила на погребальную элегию. Во всяком случае, радости этот унылый вой не внушал.
Чувство близкой беды никак не проходило. В нем не было никакой определенности, оно, это предчувствие, как-то расплывалось и расползалось, но не исчезало совсем.
Когда он был мальчиком и жил на ферме, ему и в голову не приходило, что приключение — это тяжелая работа, подчас сопряженная с опасностями. Но что для ребенка опасность? Она превращает приключение во что-то еще более желанное и привлекательное. Но вот он вырос, повзрослел, успел похоронить и отца, и мать, которые очень тяжело болели перед смертью, да и еще кое-что узнал о неистовстве и тяге к насилию на этом свете, так что с романтическими представлениями, пытающимися окутать смерть человеческую каким-то возвышенным ореолом, он давно распрощался. И все равно, признавался себе Харри, иногда он с ностальгической тоской вспоминал — понимая, впрочем, что в тоске этой есть что-то нездоровое, если не извращенное — об утраченной невинности, позволявшей почувствовать приятную дрожь в смертельной опасности, ощутить даже упоение от сознания, что вот сейчас, сию минуту, тебя, быть может, подстерегает гибель.
Клод Жобер придвинулся к Харри и, склонясь к его уху, силился перекричать вой бури и рев бурильной установки:
— Ладно, Харри. Скоро будем на базе. А на станции Эджуэй и коньяку хватит, и в шахматишки сыграть можно, и Бенни Гудмена завести — есть у них такой компакт-диск. Уют, мир и покой.
Харри Карпентер кивнул. Но продолжал пытливо вглядываться в небо...
...Со скрежетом царапающего стекло металла и хрустом рассыпающегося под гнетом тяжести хрусталя, мощный бур вгрызался в арктический лед. Охлаждающая смазка, не дающая сверлу слишком быстро затупиться, выползала серовато-белесыми хлопьями из-под уходящего в глубь скважины штока и, шлепнувшись в мерзлый наст, затвердевала через считанные секунды. Само раскаленное сверло давно скрылось в недрах пробуренной скважины, да и длинный стальной шток тоже уже почти целиком ушел в глубь десятисантиметрового в поперечнике ствола.
