Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Философскую основу художественных взглядов Метерлинка составил идеализм в его мистическом варианте. Метерлинк на место Бога поставил безликое и фатальное Неизвестное, управляющее миром и враждебное человеку. Перед лицом всесильного Неизвестного люди — только слабые существа. Будучи вместилищем Неизвестного, они должны жить «без дела, без мысли, без света» и — без слова, ибо нельзя выразить словами невыразимое: «Истинная жизнь создается в молчании». В пьесе «Слепые» воспроизводится «трагедия каждого дня» — вторжение Неизвестного в обыденную жизнь: священник, который вывел слепых на прогулку, внезапно умирает, теперь они не смогут найти дорогу обратно в приют. Но цель пьесы не рассказать о трагедии беспомощных слепых. Всё здесь имеет символический смысл. Слепые — это утратившее нравственные ориентиры человечество; мертвый священник — церковь, уже не способная утешить людские страдания; океан – образ смерти. Каждая из слепых символизирует определённую сторону человеческой жизни: юная слепая – искусство и красоту; сумасшедшая – вдохновение; зрячий ребёнок – новое, нарождающееся мистическое мировоззрение; маяк на берегу океана – науку.
отрывок из произведения:
...Старый-старый, первобытный северный лес под высоким звездным небом. Посредине, окутанный ночным мраком, сидит дряхлый священник в широком черном плаще. Он запрокинул голову, прислонился к высокому дуплистому дубу и застыл в мертвой неподвижности. С лица не сходит восковая желтизна, синие губы полураскрыты. Немые остановившиеся глаза уже не смотрят по сю, видимую сторону вечности, они словно налились кровью от неисчислимых, незабываемых мук и слез. Прямые и редкие пряди строгих седых волос падают ему на лицо, а лицо у него светлее и неподвижнее всего, что его окружает в чутком безмолвии угрюмого леса. Исхудалые руки он сложил на коленях. Справа шесть слепых стариков сидят на камнях, пнях и сухих листьях. Слева, отделенные от стариков деревом с обнаженными корнями и обломками скалы, сидят лицом к ним шесть женщин, тоже слепых. Три из них глухими голосами все время молятся и причитают. Четвертая необычайно стара. Пятая в позе, свидетельствующей о тихом помешательстве, держит на коленях спящего ребенка. Шестая поразительно молода; распущенные волосы закрывают ей стан. На женщинах, как и на стариках, широкие, мрачные и однообразные одежды. Почти все они, поставив локти на колени и закрыв лицо руками, чего-то ждут; должно быть, они давно уже отвыкли от ненужных жестов и не поворачивают голов на неясные тревожные звуки, которые раздаются на этом острове. Высокие кладбищенские деревья — тисы, плакучие ивы, кипарисы — простирают над ними свою надежную сень. Недалеко от священника в ночной темноте цветут высокие асфодели. На сцене необычайно темно, несмотря на лунный свет, который кое-где пытается хотя бы на мгновение пробиться сквозь листву и прорезать мрак.
Первый слепорожденный. Он еще не вернулся?
Второй слепорожденный. Ты меня разбудил!
Первый слепорожденный. Я тоже спал.
Третий слепорожденный. И я.
Первый слепорожденный. Он еще не вернулся?
Второй слепорожденный. Не слышно ничьих шагов.
Третий слепорожденный. Пора бы вернуться в приют.
Первый слепорожденный. Нужно узнать, где мы.
Второй слепорожденный. После его ухода захолодало.
Первый слепорожденный. Нужно узнать, где мы.
Самый старый слепой. Кто знает, где мы?
Самая старая слепая. Мы шли очень долго; мы, должно быть, далеко от приюта...
«хуже ваша оценка лучше»
...Старый-старый, первобытный северный лес под высоким звездным небом. Посредине, окутанный ночным мраком, сидит дряхлый священник в широком черном плаще. Он запрокинул голову, прислонился к высокому дуплистому дубу и застыл в мертвой неподвижности. С лица не сходит восковая желтизна, синие губы полураскрыты. Немые остановившиеся глаза уже не смотрят по сю, видимую сторону вечности, они словно налились кровью от неисчислимых, незабываемых мук и слез. Прямые и редкие пряди строгих седых волос падают ему на лицо, а лицо у него светлее и неподвижнее всего, что его окружает в чутком безмолвии угрюмого леса. Исхудалые руки он сложил на коленях. Справа шесть слепых стариков сидят на камнях, пнях и сухих листьях. Слева, отделенные от стариков деревом с обнаженными корнями и обломками скалы, сидят лицом к ним шесть женщин, тоже слепых. Три из них глухими голосами все время молятся и причитают. Четвертая необычайно стара. Пятая в позе, свидетельствующей о тихом помешательстве, держит на коленях спящего ребенка. Шестая поразительно молода; распущенные волосы закрывают ей стан. На женщинах, как и на стариках, широкие, мрачные и однообразные одежды. Почти все они, поставив локти на колени и закрыв лицо руками, чего-то ждут; должно быть, они давно уже отвыкли от ненужных жестов и не поворачивают голов на неясные тревожные звуки, которые раздаются на этом острове. Высокие кладбищенские деревья — тисы, плакучие ивы, кипарисы — простирают над ними свою надежную сень. Недалеко от священника в ночной темноте цветут высокие асфодели. На сцене необычайно темно, несмотря на лунный свет, который кое-где пытается хотя бы на мгновение пробиться сквозь листву и прорезать мрак.
