Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Писемский Алексей Феофилактович — русский писатель. Принадлежал к старинному обедневшему дворянскому роду. Окончил математическое отделение Московского университета в 1844 году. Около 10 лет был на государственной службе в Костроме и Москве. Выступил в печати в 1848 году. Первый роман Писемского «Боярщина» (1846, опубликован 1858) написан в духе натуральной школы 40-х гг.
Известность пришла к Писемскому после опубликования повести «Тюфяк» (1850). Затем появились повести из жизни дворянско-чиновничьей провинции — «Комик», «Богатый жених» (обе — 1851), «М-г Батманов» (1852), «Фанфарон» (1854), «Виновата ли она?» (1855) и другие, комедии «Ипохондрик» (1852) и «Раздел» (1853), рассказы из крестьянской жизни. Писатель не видел в дворянской среде людей, способных сопротивляться влиянию её бесчеловечной морали, поэтому ирония — одно из главных свойств его стиля. Цельные характеры писатель находил только в народе.
В романе «Люди сороковых годов» (1869) антинигилистическая тенденция несколько приглушена.В основе романа «Люди сороковых годов» — история жизненного пути политического ссыльного, писателя Павла Вихрова. В этой истории автор объединил художественный вымысел с некоторыми подлинными фактами своей собственной жизни.
отрывок из произведения:
«...Пишу к вам почти дневник свой. Жандарм меня прямо подвез к губернаторскому дому и сдал сидевшему в приемной адъютанту под расписку; тот сейчас же донес обо мне губернатору, и меня ввели к нему в кабинет. Здесь я увидел стоящего на ногах довольно высокого генерала в очках и с подстриженными усами. Я всегда терпеть не мог подстриженных усов, и почему-то мне кажется, что это делают только люди весьма злые и необразованные.
Генерал осмотрел меня с ног до головы.
— Где вы учились? — спросил он.
— В университете московском.
— Имеете состояние?
— Имею.
— Что именно?
— Триста с лишком душ!
При этом, как мне показалось, лицо губернатора приняло несколько более благоприятное для меня выражение.
— Мне предписано определить вас к себе в чиновники особых поручений без жалованья.
Я на это ничего ему не сказал.
— Можете идти отдыхать! Надеюсь, что вы не подадите мне повода ссориться с вами!.. — прибавил он, когда я совсем уходил.
Тележка моя стояла уже без жандарма. Я сел в нее и велел себя везти в какую-нибудь гостиницу. Иван мой был ни жив ни мертв. Он все воображал, что нас обоих с ним в тюрьму посадят. В гостинице на меня тотчас, как я разделся, напала страшнейшая скука. Видневшаяся мне в окно часть города показалась противною; идущие и едущие людишки, должно быть, были ужасная все дрянь; лошаденки у извозчиков преплохие; церкви все какие-то маленькие. «Что же я буду делать тут?» — спрашивал я с отчаянием самого себя. Читать я не мог, да у меня и не было ни одной книжки. Служебного какого-нибудь дела мне, по моей неблагонадежности, вероятно, не доверят. «Чем же я займу себя, несчастный!» — восклицал я, и скука моя была так велика, что, несмотря на усталость, я сейчас же стал сбираться ехать к Захаревским, чтобы хоть чем-нибудь себя занять. Пришедший меня брить цирюльник рассказал мне, что старший Захаревский считается за очень честного и неподкупного господина. Он из товарищей председателя сделан уж прокурором.
— Ежели вот кого теперь чиновники обидят, он сейчас заступится и обстоит! — объяснял мне цирюльник.
— А младший что?
— Младший — форсун, богач! Что за лошади, что за экипаж у него!
— А губернатор что за человек?
— Строгий, — ух, какой!.. Беда!
— А взятки берет?
— Про самого-то не чуть!.. А тут дама сердца есть у него, та, слышно, побирает.
— И потом ему передает?
— Да бог их знает!.. Нет, надо быть!.. У себя оставляет.
Из всех этих сведений я доволен был по крайней мере тем, что старший Захаревский, как видно, был человек порядочный, и я прямо поехал к нему. Он принял меня с удивлением, каким образом я попал к ним в город, и когда я объяснил ему, каким именно, это, кажется, очень подняло меня в глазах его.
— Очень рад, конечно, не за вас, а за себя, что вас вижу здесь! — говорил он, вводя меня в свой кабинет, по убранству которого видно было, что Захаревский много работал, и вообще за последнее время он больше чем возмужал: он как-то постарел, — чиновничье честолюбие, должно быть, сильно его глодало.
— Я прежде всего, — начал я, — прошу у вас совета: какого рода жизнь могу я повести здесь?
Захаревский не понял сначала моего вопроса.
— Как какого рода жизнь? — спросил он.
— Какого? Прежде я писал, но теперь мне это запретили; что же я буду делать после того?
— Вы теперь служить предназначены, — произнес Захаревский с полуулыбкой.
— Но, по моей неблагонамеренности, мне, конечно, ничего не доверят делать!
— Не думаю, — произнес Захаревский, — губернатору, вероятно, предписано даже занять вас. Если хотите, я скажу ему об том же.
— А вы с ним в хороших отношениях?
— Не то что в хороших, но он непременно будет говорить сам об вас, потому что вы — лицо политическое; нельзя же ему не сообщить об нем прокурору; кроме того, ему приятно будет огласить это доверие начальства, которое прислало к нему вас на выучку и на исправление.
Захаревский на словах лицо политическое, доверие начальства делал заметно насмешливое ударение. Я просил его сказать губернатору, чтобы тот дал мне какое-нибудь дело, и потом полюбопытствовал узнать, каким образом губернатор этот попал в губернаторы. Захаревский сделал на это небольшую гримасу.
— Он был сначала взят, — отвечал он, — за высокий рост в адъютанты... Здесь он приучился к писарской канцелярской службе; был потом, кажется, в жандармах и сделан наконец губернатором.
Я объяснил ему, что он мне очень грубым человеком показался...