Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Последним романом писателя стала книга «Число зверя».В центре внимания сюжета нового романа П. Л. Проскурина «Число зверя» — романтическая история отношений Генерального секретаря ЦК КПСС и известной актрисы.
отрывок из произведения:
...Ни в мире, ни в человеке, пожалуй, за последние несколько тысяч лет так ничего существенно и не изменилось, и каждому больше всего хотелось счастья. И если случившееся с Ксенией Дубовицкой можно было точнее всего назвать помрачением рассудка, безумием, значит, это и было самое высшее благо жизни, это и было счастьем.
Приоткрыв глаза, Ксения сквозь полусомкнутые ресницы почувствовала тяжелое, осеннее кавказское солнце, увидела четкое, хоть и далекое очертание гор — они повисли в безоблачном высоком небе длинной цепью, — вершины их сияли пугающе раскаленной белизной. Море рядом глухо и мерно шумело. От счастья быть и ни о чем не думать она зажмурилась, поворачивая лицо к слегка переместившемуся солнцу, но тотчас что то заслонило от нее солнце, и она слепо улыбнулась. Это подошел он, Сергей Романович, — он только что выкупался, и от него горьковато пахло морем, солью и дурманящей свежестью — так пахнут только здоровые мужчины в молодости. Он опустился рядом с ней на теплый, почти горячий песок и как то властно и нежно поцеловал в шею и в губы. Вокруг не было ни души, только они вдвоем, море и небо — они ушли далеко от поселка, в незнакомое место, в самую глушь. Все никак не могли насытиться друг другом, и это уже превращалось в какую то неутолимую жажду; Ксения не узнавала себя и старалась ни о чем не думать, — в ней впервые пробудилась зрелая сильная женщина, которая слепо и безраздельно отдавалась внезапно вспыхнувшей страсти, и теперь, едва он прикоснулся к ней губами и его руки сжали ей плечи, она не могла сдержать сладостную, опустошительную дрожь; подчиняясь, она вся потянулась ему навстречу, ей хотелось его растворить в себе, и затем жгучий, пронизывающий трепет охватил ее лоно, и она, застонав, почти потеряла сознание, и сладостный, жгущий мрак, в который она проваливалась все глубже, повторялся и повторялся, и когда наконец наступило утоление и она пришла в себя, вся опустошенная и легкая, она долго не могла ничего сказать и только слабо и благодарно поглаживала его широкую влажную грудь.
— Странно, — сказала она, отгоняя подступавшую дремоту и глядя в небо. — Мне вдруг такое подумалось… захотелось ребенка, именно от тебя, Сергей Романович… Вот дура! Размечталась, а?
— Почему же? — ответил Сергей Романович, с готовностью вскидываясь на локоть, и его зрачки расширились, замерцали. — Чем мы хуже других? Было бы просто чудесно… — Замолчи, — попросила она. — Я сказала глупость. Ты же все обо мне знаешь, я все тебе рассказала. Этому ребенку никто бы не позавидовал, зачем ему с самого начала быть обреченным?
— Вот именно сейчас ты говоришь дело, — сказал он, хотя понимал, что ей хотелось услышать нечто совсем другое. — Ты всегда говоришь удивительно неопровержимые вещи, хотя это и не всегда приятно. Знаешь, давай не думать про завтра, нам хватит сегодняшних забот.
— После всего, что было, можно и умереть, — вслух подумала она, перескакивая совершенно на другое, как это часто бывает со счастливыми людьми. — Пролетело почти два месяца после нашей первой встречи, а я все никак не могу опомниться… Нам, пожалуй, надо опять куда нибудь переместиться, еще подальше, может быть, в самую дикую тундру… — Ну конечно, в Аджарию, допустим, у меня там есть один верный приятель, — засмеялся Сергей Романович, затем, помолчав, с любопытством покосился в ее сторону. — Слушай, Ксюша, а почему у тебя вдруг возникло такое желание? Здесь вроде бы совсем не плохо… Мне очень нравится! Какая пустыня и какое море! Ни души!
— Мне тоже очень нравится, — призналась она и стала ощупывать его лицо кончиками пальцев, прошлась по бровям, по носу, по губам и подбородку, скользнула ниже — на шею и грудь. — Не могу себе представить, что я буду делать, когда ты исчезнешь, я просто и сама пропаду… — А я должен обязательно исчезнуть? — поинтересовался Сергей Романович, и в нем, пожалуй, впервые после Москвы прорезался некий тревожный просвет — ему захотелось открыть глаза и взглянуть за пределы только одного сегодняшнего дня, но он тотчас задавил и отбросил прочь этот чужеродный всплеск, он еще был слишком молод, и в нем еще таилась надежда на чудо, как видимо, в чем то уже начинавшая сбываться. — Мы еще посмотрим, дорогой дядя! — неожиданно пригрозил он кому то неведомому и враждебному. — Мы тоже не лыком шиты!
Широко распахнув глаза, Ксения ладошкой прикрыла ему рот.
— Тише, Сережа, тише, — попросила она. — Ведь в мире сейчас такого безлюдья не бывает… Оно меня пугает, — так ведь не может быть… Последние два три дня меня преследует нечто навязчивое, я иногда чувствую на себе чей то посторонний, чужой взгляд, — недобрый взгляд. Я безошибочно знаю, что кто то рядом есть, чужой, злобный, следит за каждым моим шагом, за каждым движением… С тобой не случалось ничего подобного?
— Случалось, — не сразу отозвался он, пристально глядя в густую золотистую синеву безоблачного неба и прислушиваясь к мерным вздохам спокойного моря, и, заставив себя улыбнуться, добавил: — Вот и пусть позавидует, что тут можно еще добавить?
— С этим шутить не стоит, — возразила Ксения, — я знаю, что теперь меня уже нашли и больше не отпустят… — Какая ерунда! — засмеялся Сергей Романович и, вскочив на ноги и запрокидывая руки за голову, сильно, с наслаждением потянулся. Небо и горы, почти вплотную придвинувшиеся к небольшой бухточке, к чистой, ослепительно белевшей полосе песка, закружились, и он шире расставил крепкие молодые ноги с круглыми коленями и лодыжками; он сейчас ни о чем не хотел думать, все прошлое отступило и рухнуло; он даже за свою недолгую жизнь усвоил, что от сильных мира сего лучше всего держаться подальше, всякого неосторожного обязательно отметят несмываемым клеймом, но с другой стороны, его всегда неостановимо тянуло именно в эти провалы, к этим черным дырам, и эти порочные наклонности у него, видимо, в крови, ему просто было необходимо попробовать свои силы в самых экстремальных, как говорится, условиях. И это ему нравилось, стоило только разгореться подобной фантазии, тотчас начинало шуметь и кружить в голове, сладко кружило и в сердце… Он повернулся к морю и замер. Неожиданно, словно взрывом или слепящим всплеском света, перед ним мелькнуло лицо отца Арсения, его пронзительно вспыхнувшие, вбирающие глаза; чудный полубезумный странник словно хотел что то сказать ему, и, несмотря на молчание, на его плотно сжатые губы, в голове у Сергея Романовича уже начинали звучать какие то слова, но и теперь самого главного он вспомнить не мог, и, разрывая наползавшее оцепенение, не желая подчиняться ничьей посторонней воле, никакому пророчеству, он, широко раскинув руки, запрокинув голову, закружился волчком, взрывая песок. И небо, прошитое ослепительно белыми вершинами гор, нескончаемым хороводом ринулось в другую сторону, море стало тяжело нависать над берегом и готово было вот вот опрокинуться на него, но Сергей Романович никак не мог остановиться.
— О о! О о! — гулко закричал он в каком то первобытном упоении жизнью, и горы и море тотчас ответили ему согласным, все усиливающимся и под конец слившимся в одну высокую ноту стоном, и тогда он свалился на песок рядом с Ксенией, все так же широко раскинув руки, и Ксения, давно уже привставшая с земли и смотревшая на него загоревшимися глазами, стремительно и ловко бросилась на него, прижимая его к земле всем телом, и стала часто и сильно целовать, и уже потом, после очередного безумия, отдыхая и все никак не решаясь отпустить его, близко глядя в глаза ему, сказала:
— Я не знаю, кто ты на самом деле, и, очевидно, никогда не узнаю, просто ты моя погибель. И я рада этому, я люблю тебя и сошла с ума… Пусть! Ты — самое светлое и великое в моей жизни!
— У меня есть амулет, — сказал он, окончательно подпадая под ее темные чары. — Он перешел ко мне от старой старой цыганки…
...Ни в мире, ни в человеке, пожалуй, за последние несколько тысяч лет так ничего существенно и не изменилось, и каждому больше всего хотелось счастья. И если случившееся с Ксенией Дубовицкой можно было точнее всего назвать помрачением рассудка, безумием, значит, это и было самое высшее благо жизни, это и было счастьем.
