Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Сергей Алексеев родился в пос. Олейка, Томской области в семье охотника-промысловика. После восьмого класса отец пристроил сына молотобойцем в кузницу. Учился в Томском геологоразведочном техникуме. С третьего курса ушёл в армию, служил в Москве в батальоне особого назначение, который охранял объекты Третьего управления министерства связи. Позже работал геологом в Полярной и Томской геологоразведочных экспедициях.
В 1974 году стал инспектором уголовного розыска в Томске и одновременно учился на юрфаке Томского университета. Одно время занимался журналистикой в томской газете «Красное знамя».
Первую книгу «Тайна третьего кургана» выпустил в 1983 году. Окончил в 1987 году Высшие литкурсы.
В первых романах следовал в основном традициям так называемой «деревенской прозы», за что А. Архангельский причислил его к эпигонам Вас. Белова. В. Курицын же, анализируя первые романы Алексеева, назвал их автора «самородком, обладающим мощной энергией развития, как в интеллектуальном, так и эстетическом плане».
Резонанс вызвал роман «Крамола» (1 кн. — 1989; 2 кн. — 1991), в котором гражданская война в России 1918-1920 годов, сопоставляемая с событиями XII века, оценивается как национальная катастрофа. Расстрел в октябре 1993 года российского парламента стал основой так называемого «семейного» романа «Возвращение Каина». Автор литературного проекта «Сокровища Валькирии», в котором предложена непривычная для современников трактовка славянской истории.
Лауреат премии имени М. Шолохова (1995), учреждённой Союзом писателей России и «Роман-газеты», — за романы «Рой», «Крамола» и «Сердцевина». Живёт в Вологде.
отрывок из произведения:
...Оказавшись за калиткой, Никодим ушел за погреба и начал вынимать пластины из заплота. Столбы подгнили, перекосились, и колотые пополам бревна закусывало в пазах. Он огляделся, подыскивая стяжок, и услышал тихую молитву. Приглушенный женский голос нашептывал псалмы, и Никодиму сначала почудилось, будто пение идет из погребов. Он перекрестился, озираясь, но когда приблизился к новому забору, понял, что поют за ним. Прильнув к щели, старик увидел женщину в монашеском одеянии и худосочного, с птичьей шеей, старичка с букетом желтеющей вербы. Лиц он не рассмотрел, да и фигуры-то людей видел всего мгновение, однако каким-то чутьем узнал обоих, а узнав, заторопился. Прихватив первую попавшуюся доску, он потрусил мимо часового к конюшне и там, прислонив ношу к стене, отдышался. «Неужто живые еще? — радовался и сомневался старик. — Ведь и думать не думал...» Никодим вышел за ворота и тут же увидел мать Мелитину. Привстав на каменное основание забора, она пыталась вставить веточку вербы в железную трубку над воротами, прибитую здесь, чтобы по праздникам вывешивать красный флаг. Прошка Грех, от старости ставший совсем маленьким, мальчиковатым, подсоблял ей, придерживая за длинный подол.
— Матушка, — позвал Никодим и, сам того не ожидая, заплакал. — Неужто жива, матушка...
Мать Мелитина вставила-таки вербу и, оглянувшись на старика, медленно спустилась на землю.
— Ой, Никодим... — выдохнула она и враз ослабла. — Благодарю тя, Господи... Не чаяла, а вот и дом стоит, и ты живой. Чудилось, и вовсе конец света, ан нет, до срока думала, грешница. Есть ныне и свет Божий, и праздник Вербный.
— Пошли-ка, дочка, — тоненько позвал Прошка Грех и потянул за подол. — Далеко нам идти...
— Тятенька, ты Никодима-то не узнал? — тихо засмеялась мать Мелитина. — Помнишь, кучером-то был у архиерея, у отца Даниила?
Прошка открыл беззубый рот, поморгал слезящимися глазами.
— Кучеров-то у нас было — упомнишь ли, — вздохнул он. — Однех карет трое запрягали...
...Оказавшись за калиткой, Никодим ушел за погреба и начал вынимать пластины из заплота. Столбы подгнили, перекосились, и колотые пополам бревна закусывало в пазах. Он огляделся, подыскивая стяжок, и услышал тихую молитву. Приглушенный женский голос нашептывал псалмы, и Никодиму сначала почудилось, будто пение идет из погребов. Он перекрестился, озираясь, но когда приблизился к новому забору, понял, что поют за ним. Прильнув к щели, старик увидел женщину в монашеском одеянии и худосочного, с птичьей шеей, старичка с букетом желтеющей вербы. Лиц он не рассмотрел, да и фигуры-то людей видел всего мгновение, однако каким-то чутьем узнал обоих, а узнав, заторопился. Прихватив первую попавшуюся доску, он потрусил мимо часового к конюшне и там, прислонив ношу к стене, отдышался. «Неужто живые еще? — радовался и сомневался старик. — Ведь и думать не думал...» Никодим вышел за ворота и тут же увидел мать Мелитину. Привстав на каменное основание забора, она пыталась вставить веточку вербы в железную трубку над воротами, прибитую здесь, чтобы по праздникам вывешивать красный флаг. Прошка Грех, от старости ставший совсем маленьким, мальчиковатым, подсоблял ей, придерживая за длинный подол.
