Заложники автор книги: Григорий Свирский об авторе подробно жанр книги: Драматические Современная проза серия: Ветка Палестины добавлена: 29.10.2007

- «     оценка: 5 (2 чел.)     » + 1   2   3   4   5 «хуже     ваша оценка     лучше» ОТКРЫТЬ ТЕКСТ КНИГИ нажмите на ссылке второй клавишей мыши и выберите "сохранить объект как..." Готовый поиск (именно этой книги) в интернете: на Google.com на Yandex.ru на Rambler.ru

о книге: 26 января 1972 года появилось секретное Постановление ЦК КПСС о выдворении писателя Григория Свирского, заикнувшегося о свободе слова, за пределы Советского Союза. В изгнании автор написал и опубликовал 10 романов и повестей, переведенных на главные европейские языки. Автобиографические «Заложники», начавшие серию книг и статей Григория Свирского на Западе, впервые вышли в Париже, в старом русском эмигрантском издательстве «Имка-Пресс», вызвав «паводок» рецензий на всех европейских языках. «Заложники» стали, по сути, духовным завершением «Парижского процесса» 1973 года — о стравливании бесчеловечным советским государством собственных народов и наций. Через 20 лет книги Г. Свирского были, наконец, переизданы и в Москве, а в Союзе писателей Москвы летом 2000 года состоялся вечер, названный «Возращение Григория Свирского». Из выступления на вечере писателя Юрия Карякина: «Один из самых сильных ударов по цепям, которым было сковано наше сознание, нанес Григорий Свирский. Он первым освободил нас от страха. После его смелого выступления в Союзе писателей — в присутствии секретаря ЦК КПСС Петра Демичева — мы вдруг поняли: можно! Не убьют!».

отрывок из произведения: ...Спустя неделю Полина увидела в университете объявление: «Лица, знающие украинский или белорусский язык, должны обратиться в комитет комсомола». Она побежала в комитет Там спросили: если ее решат забросить с десантом в родные места — согласится? — Господи! Конечно! Ее направили в партком. В парткоме вели разговор по-серьезному. Какие-то подтянутые мужчины в гимнастерках без петлиц долго допрашивали ее, листали документы, медицинские справки. Велели заполнить анкету. Теперь оставалось только ждать. Но потом ее вызвали и сказали: — Вас нельзя отправлять туда: немцы расстреливают евреев. Всех. У нее занялось дыхание. Так, значит, это правда?! — Як вы думаете, товарищи командыры, схожа я скильки-нэбудь на еврейку? — Нет, не похожа. — Так напишите в паспорте: украинка. — А если докажут, что вы еврейка? — Та кто? — Соседи. Найдется сволочь... — Та вы в своем уме? Этого быть не может!.. Возьмите меня! Я там каждую тропку знаю!.. Она вышла на лестницу — идти было некуда, села на ступеньку и беззвучно зарыдала, прикусив палец. Как могут так думать? «Выдадут»... «Мама-мамочка!.. — Она словно увидела свою мать, босую, в широкой и подоткнутой, как у цыганки, юбке. Мать скребет полы, готовясь к приезду Полины. — Ты же везучая, мамочка! « Сколько помнила себя Полина, в доме не переставали говорить о том, как им везет. Чуть беда — крестьяне спасают, соседи. Сплошное везенье! В село врывались то Махно, то Петлюра, то синие, то зеленые, то жовто-блакитные. И всякий раз кто-нибудь из соседей стучал в окно: ~ ежите! Прятались в пустой конюшне. В сене. Однажды схоронились в сене, а махновцы поставили в конюшню эскадрон. Мать с той поры стала суеверной. Уверовала в судьбу. «Как ржали и били копытами лошади, а нас все равно не выдали». Случалось, кидали маме драную спидницу, драный платок. Лицо сажей мазали. Когда внезапно наскочили махновцы, соседка встала в дверях, сказала коротко: «Здесь тиф! *' Но деда все же схватили — деникинцы или петлюровцы. Набросили на сук веревку и, собрав крестьян, тут же. во дворе, повесили жида. Село встало на колени и отмолило деда. Его вынули из петли. Он три дня не мог слова молвить. Только смотрел на всех круглыми изумленными глазами, точно спрашивал: сон это или не сон? В тридцать четвертом году пришла другая напасть: арестовали сразу всех маминых братьев, которые жили в Баку с бабкой. Привезли домой, на Украину. Искали золото. В доме взломали половицы. (Их уже дважды ломали: при гетмане Скоропадском и при атамане Зеленом. ) Выпотрошили перины. Куда спрятали золотишко? Признавайтесь, в бога душу! Брат мамы, дядя Самуил, был человек вспыльчивый. Рванувшись, выбил следователю зубы. Дядю Самуила топтали ногами... И опять село отмолило. Сбежались все — и стар и млад. Заговорили разом: Забежанских всю жизнь знают. Безземельные. — ... У них не тильки золота — хаты немае! — закричала молодка, у которой они снимали половину. — Сдаю ж им! Нехай у вас очи повылазят, коли вы и того не бачите! Это убедило. Ничего не поделаешь, коль за всю жизнь хаты не слепили, значит, точно, голытьба. Выпустили братьев. Но бабка умерла. Не вынесла ареста детей. Своей хаты не было — это еще полбеды. А вот когда с хлебом стало туго... Соседи спасали. Пока сами пухнуть не начали. Никого не пощадил тот страшный, памятный Украине голодный год. В Широком уж давно хоть шаром покати, хлеб можно было достать только на Ингулецком руднике. Шахтерам выдавали. Все, что можно было продать, вынесли на рынок. Подушек и тех не осталось. Мамино пальтецо выменяли на пшено, и она бегала по мороз у в жакетке. Уцелела одна только темно-зеленая скатерть — подарок прабабки. Единственная фамильная ценность. Ее берегли как реликвию. Зимой отец упал на улице в Кривом Роге. Его отвезли в больницу. Мать, желтая, с опухшими ногами, заперла детей и уехала за хлебом в Минводы, в Николаев. Полина старалась не глядеть на полку, где за занавеской стояла миска с драгоценным зерном. Шли часы, Полина толкла две горстки зерна в ступе, пекла лепешки. Потом зерно кончилось. Дверь не открывали никому: уже были случаи людоедства. Но однажды в хату через окно влезли двое чужих. Полина успела откинуть скалкой крючок и выскочить на улицу. Сбежались соседи. Успели... Как могли такое о них подумать? «Выдадут».... Ее выдадут? Или, может, отца?!.... Отец вспоминался как праздник... Соседи рассказывали, как женихался он в бабкиной мазанке: в реденькой шинели, под мышкой — малярная кисть, обернутая газетой. С немецкой пулей в плече и солдатским мешком за плечами, в обвязанных бечевкой ботинках отец вернулся с империалистической войны. Бабка подозрительно осведомилась, умеет ли он хотя бы управляться со своей кистью. Или по дороге подобрал? Солдат указал кистью на небо: — Глянь, стара, як крыл. Голубым колером. Сколько держится! Не выцветает!.. Бабку извечная шуточка маляров рассердила. У нее были свои отношения с небесами. Не любила она, когда вот так запросто тыкали палкой в твердь. И потом, не такая она старая...

Ваше мнение будет первым.

Чтобы писать комментарии вам нужно
авторизоваться (войти) или зарегистрироваться