Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
«История еврейского прорыва» — прорыва еврейской, а следом и русской репрессированной Сталиным интеллигенции из СССР. Первопроходцы — семья Гуров, отец — еврейский поэт Иосиф Гур, его жена и сын Дов — бывшие узники Воркуты. Первые встречи в Израиле с «мамой Голдой, Бен Гурионом и их несменяемым аппаратом. Еврейское ли государство Израиль?» «Прорыв» и «На Лобном месте» — книги у Григория Свирского наиболее значительные — это разные срезы одной и той же легковерной, героической , истребительной эпохи...
отрывок из произведения:
...Правительственное заявление было оглашено с трибуны Всесоюзного совещания товарищем Л. М. Кагановичем, министром Иосифа Сталина.
Международным шпионом был мой родной дядя Зиновий Романович Свирский, или, как его звали домашние, «дядя Исаак».
Он вернулся с того света всего три дня назад в кургузом пиджачке и деревянных ботинках, которые он величал «коты»; а сегодня оттуда же вырвался его лучший друг, встречать которого он повел всю свою родню. И здесь, на обледенелом перроне Ярославского вокзала, он все время рассказывал о нем, только о нем, да порой о его сынке Борисе, которого отец по дороге вытащил оттуда, «где пляшут и поют», как сообщил дядя Исаак.
Звучное контральто заснеженного, в угольной крошке, репродуктора на столбе сообщило, что скорый поезд «ВоркутаМосква» опаздывает на два часа. Женщины разбрелись кто куда, а мы с дядей Исааком отправились в буфет, где нам засифонили в толстые стеклянные кружки ледяной пены, а затем долили туда же грязно-бурого пивка из облупленного чайника, который кипел на гудящем примусе.
— Так вот, его зовут Иосиф Гур, — снова начал дядя, не теряя времени. — Выслушай, и ты поймешь, почему я все эти дни, как чокнутый... Услышишь, и сам чокнешься! — радостно пообещал дядя. — Эпоха тут, как на ладони... — И он принялся повествовать о том, как в декабре 1943 года они попали в окружение. «Они» — это дивизия, в которой воевал Иосиф Гур. Дядя сам в эти дни был лишь в окружении колючей проволоки и потому и в ус не дул: за семнадцать лет привыкнешь... А вот Иосифу Гуру было хуже. Выстроили в лесу уцелевших. Немецкие танки постреливали и справа, и слева... Генерал объявил, что создается группа прорыва. Поведет он ее сам. «Кто пойдет со мной?» — прокричал генерал. В ответ — молчание. Группа прорыва — верная смерть. Лес в двойном кольце, и «Тигры» урчат, и пехота, видать, подошла, слышно в морозном воздухе: «Пауль!..Антвортен!..Шнель-шнель!» А у окруженцев ни одной пушчонки... — Кто пойдет? — повторил генерал.
Молчание было такое, что стало слышно, как ветер колышет верхушки елок.
— Коммунисты тут есть?! — прокричал генерал сорванным голосом.
— За что его посадили в тюрьму, надеюсь, не надо объяснять, —продолжал дядя, отхлебнув из кружки. — После победы, конечно!.. Еврейский поэт!..
Сам дядя не был поэтом. Ни еврейским, ни русским. Он был некогда главным инженером главка, работал с Серго Орджоникидзе. И рассказывал так, будто составлял служебную докладную: — Будучи на этапе, я чуть не погиб. В Котласе... Слушай, Гришуха, тут нужен дар. Я не сумею рассказать. Прочитай лучше... — Он достал из бокового кармана пиджака листочек, сложенный вчетверо, замусоленный.
— Это Иосиф написал. О себе и обо мне. Правда, перевел с языка идиш другой поэт. В Воркуте поэтов, как собак нерезаных.
Я взял истертый, поблескивающий листочек. Стихи написаны крупным школьным почерком. Буквы корявые.
— Чего улыбаешься?! — резко сказал дядя. — У поэта пальцы помороженные. Семь лет кайло держали, а не карандаш... Не понимаешь почерка? Прочту сам... — И он начал декламировать протяжно, не заглядывая в листочек: —«В кружении луны и сне-э-эга...» Я остановил его движением руки: мол, разбираю почерк. Прочитал.
...В кружении луны и снега..
Ходила с бубнами пурга.
Я в полночь задушил врага.
Больного друга на руках Я нес.
Над нами сосны в облаках,
Как волки раненые выли...
Друзья нас палками лупили,
Чтоб мы стояли на ногах...
Я через час стряхнул свой сон.
Пошел. А там в снегу осталось...
Не человек — одна усталость.
Я шел и думал: «Что же он?
Был человек, остался сон,
Воспоминание осталось
Да сосен дальних перезвон...
К чему жалеть такую малость».
Но возвратился и понес,
Сам обмороженный до кости...
(Стихи записаны в спецлагере Тайшета «Озерлаг» в 1952 году писателем Юрием Домбровским, в то время заключенным.) \documentclass[12pt, fleqn]{article} \usepackage{amsmath,amsfonts} \begin{document} Дядя взял у меня листочек, снова аккуратно сложил вчетверо, спрятал в бумажник, где хранились фотографии жены и дочери. — Вот так, — сказал дядя. — А кто я ему был? Никто!.. Будучи на пересылке, двумя словами не перекинулись. «Откуда?» — спросил меня. — «Москвич», — ответил. — «Земляк! — воскликнул он, — пятьдесят восьмая?» — «Почему решил?» — «Кость тонкая!..»