Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Сергей Владимирович Скрипаль, родился 14.02.60 в г. Темиртау Карагандинской области Казахской ССР. По ряду причин переехали с родителями в Ставропольский край, г. Невинномысск. Служил в Афганистане в 1980-81 г.г., Кандагар, Шинданд, Газни, Панджшер, Кабул. После армии работал грузчиком, учителем, предпринимателем, директором школы, замом по рекламе в крупной фирме. Сейчас работает в региональной газете «Ставропольская правда» начальником рекламно-издательской службы. Журналист.
отрывок из произведения:
...Выехали часа в четыре. Максима знобило то ли из-за холода,то ли из-за раны, выворачивающей душу. Чеботарёв что-то ворчал, ругался с санитарами, пока те укладывали раненых на сани. За ночь умерли ещё четверо, их уже унесли к окраине села, где глухо позвякивали ломы, скользя о мёрзлую землю. Сполохи костров, греющих яму будущей братской могилы, освещали фигуры солдат, роющих землю. Небо было ясное, с крупными сверкающими звёздами. Ни ветринки. Только мороз потрескивал.
Максим сидел на вторых санях. Править не надо было. Худой конь сам тянулся за впереди идущими розвальнями Чеботарёва. За линией отбитых вчера окопов голос Чеботарёва влез в мрачно–смутные мысли Максима:
— Максым, жив, чи як?
— Живой, живой! – откликнулся Максим.
— Може тоби цыгарку звэрнуть, га?
— Ничего, Иван. Мне комбат папирос дал. Хочешь?
— Та ни, нэ трэба. Я к махорке привык. Смоли сам благородни.
Помолчали.
— Слухай, Максым, ты пистоль-то сховав? Я учора, колы вбытых собирав, у твово крестника патронов трохи набрав. Може з пивторы десятка.
— Спасибо, Иван!
И опять тишина. Только полозья поскрипывают да иногда раненые стонут, а Колька Овчинников в забытьи воды просит и просит.
— Пи-и-и-ить, пи-и-и-ть, — доносится еле слышный шелест из растрескавшихся, в засохшей сукровице, с глубокими трещинами губ.
Но нельзя ему пить, никак нельзя. Иван сказал, да и Максим сам знает, чай, не первый день на войне, что вода для раненного в живот – смерть мучительная. И губы протереть тряпицей мокрой нельзя. Мороз такой, что не дай Бог.
— Терпи, Колька! Терпи, – шепчет Максим, а сам погружается в полусон-полубред.
Мучается Максим от раны своей, как он сам считает – пустяковой, только воевать мешает. Если бы сильней ранение, был бы шанс на побывку домой после госпиталя поехать. Не трусит Максим, не боится. Но, ох, как хочется пацанов своих увидеть. Как они? Что с ними? Где Василиса питание добывает? А так, может, что–нибудь из продуктов в госпитале бы сэкономил да в деревню свою привёз. Да и по Марине сильно тоскует. Забывать стал её лицо. Никак не привыкнуть к мысли, что нет её больше. Мёртвой–то не видел. Даже где похоронили, не написала Василиса. Хотя, что писать — на старом кладбище, за оврагом. Где же ещё? На могилку бы сходить. Может, хоть на чуть выйдет игла цыганская из сердца. Да за могилой дочери кто присмотрит?
Где–то далеко, за спиной Максима, тревожа коней, раздавался неясный гул. То ли самолёты шли высоко, то ли артиллерия начала свою работу.
— Да нет, рано, — выныривает из болезненной дрёмы Максим, прислушиваясь к гулу.
Сани пошли быстрее, переваливаясь по–утиному на ухабах заснеженной разбитой дороги. Очевидно, Иван, заслышав гул, поторопил своего коня вожжами.
Чеботарёв оглянулся встревоженно:
— Шо цэ таке, Максым? Шось эта музыка мэни нэ глянэться… Га?
— Кто его знает, Иван, давай–ка побыстрей к лесу править, там уж разберёмся.
Рассвет уже серел, проявлял как на фотографическом снимке поле с редкими одинокими прутьями кустов, замёрзшее болотце с метёлками серой осоки и поломанными ветром камышинами, белую дорогу и темнеющий лес, в который уходила эта самая дорога...
.jpg)
...Выехали часа в четыре. Максима знобило то ли из-за холода,то ли из-за раны, выворачивающей душу. Чеботарёв что-то ворчал, ругался с санитарами, пока те укладывали раненых на сани. За ночь умерли ещё четверо, их уже унесли к окраине села, где глухо позвякивали ломы, скользя о мёрзлую землю. Сполохи костров, греющих яму будущей братской могилы, освещали фигуры солдат, роющих землю. Небо было ясное, с крупными сверкающими звёздами. Ни ветринки. Только мороз потрескивал.
