Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Владимир Иванович Щербаков родился 28 января 1938 года в Москве. После окончания в 1961 году радиотехнического факультета Московского энергетического института работал инженером. Кандидат технических наук. Работал в НИИ по специальности, руководил исследовательской лабораторией. С 1976 года занялся научной журналистикой, работал в редакции журнала «Техника — молодежи», затем сменил Ю. Медведева на посту заведующего редакцией фантастики издательства «Молодая гвардия». Член Союза писателей СССР с 1981 года.
Как писатель В.И.Щербаков дебютировал в 1964 году двумя рассказами: «Кратер» и «Возвращение Сухарева». Помимо сборников «Красные кони» (1976), «Болид над озером» (1986), «Третий тайм» (1988), ему принадлежат научно-фантастические романы «Семь стихий» (1980) (в духе фантастики «ближнего прицела «) и «Чаша бурь» (1985). Первый из них был впоследствии экранизирован, а второй стал «историко-лингвистической» фантазией, навеянной собственными псевдоисторическими изысканиями Щербакова об этрусках как протославян. В конце 1980-х годов В.И. Щербаков отошел от фантастики, обратившись к загадкам прошлого, в частности, к Атлантиде и исчезнувшим древним цивилизациям. Выпустил несколько книг «Встречи с Богоматерью», «Асгард — город богов», «Все об Атлантиде», «Тайна Эры Водолея» и др. В 1986 году совместно с Жаком-Ивом Кусто издал книгу «В поисках Атлантиды» (1986).
Член-корреспондент Международной академии информатизации, с 1998 года — президент Московского клуба тайн. В 2003 г. на II Российском съезде атлантологов Владимиру Щербакову была присуждена почетная степень доктора атлантологических наук. Скончался в Москве 8 апреля 2004 года.
отрывок из произведения:
...Лес. Лес. Просека. Едва заметная, старая колея. Снова лес: под ногами осенние листья, желуди, шмыгнула юркая мышь в нору... День. Два. Три... Потом появился капитан. Никто не задал ему ни одного вопроса. Мы слишком устали. Он тоже молчал. Удивительное его спокойствие злило меня. Даже когда гудели над головой «юнкерсы», он не ложился на землю, а прислонялся спиной к дереву и следил за ними. И снова бездорожье, тишина... По имени я знал троих-четверых из тех, кто оказался в этом светлом грибном лесу под Вязьмой. По утрам, когда я просыпался, капитан был уже на ногах. Однажды я видел, как он умывался, наклоняясь над студеным ручьем с темной водой, с ивами над ней и рядниной тумана под блеклым солнечным лучом.
Помню, как валились на мокрую землю, как, пролежав часа два-три в полудреме, мы поднимались и шли. Я действовал как автомат, на шинели не было сухого места, ноги болели, и я тысячу раз проклинал себя за неумение обращаться с портянками. Но сесть и перемотать их было выше моих сил. На очередном привале я падал как подкошенный, лежал, сжимаясь в комок, а в зажмуренных глазах цветные миражи: то излучина Клязьмы, то пруд в Царицыне, куда мы ездили до войны купаться, то прихотливые извивы речки Серебрянки. Жалкое состояние, которое не изменить никакими силами... Часы и дни проходили бесполезно.
Я брел, спотыкаясь на кочках, цепляя ногами ленты аира по окраинам болот, глина налипала на мои сапоги, и я едва ворочал ногами. И снова это тягостное ощущение бездействия. И капитан, который вел нас теперь, наверняка не знал, как оно все обернется, хотя не подавал виду, разумеется. У берега деревенского пруда я увидел раз свое отражение: худое, угловатое лицо, тонкая шея, волосы, упавшие на лоб. Глаза казались темными оттого, что зрачки мои расширились, и я пристально, с каким-то болезненным вниманием присматривался к этому человеку, глядевшему на меня снизу. Немцы в деревню не заходили. Нашелся сарай с сеном, где мы переночевали, нашлась и краюха хлеба.
Рано утром, едва проснувшись от холода, я увидел капитана с пистолетом в руке у прикрытой больше чем наполовину двери сарая. Еще не понимая, в чем дело, я окликнул его:
— Капитан!
— Тихо! — отозвался он, не поворачивая головы. — И скажи нашим, чтоб не голосили!
Я встал с охапки сена, подошел к нему и увидел немцев. Они уже миновали дом, во дворе которого находился наш сарай. Трое, четверо, еще пятеро, еще трое... их было человек тридцать. Они обогнули следующий дом, еще один. Последний из немцев, высокий брюнет с бачками, остановился и огляделся. Потом и он скрылся из виду.
За дверным проемом виднелась изгородь, деревенская улица. Как будто и не было здесь немцев. Точно мимолетный сон.
— Впервые видишь их? — спросил капитан.
— Да, впервые, — сознался я. — Скрываемся, как воры, на задворках нашей же деревни, а они идут как хозяева.
— Разбуди ребят, только без шума! — приказал капитан.
Я стал расталкивать наших: Витю Скорикова, Станислава Мешко, Ходжиакбара, Толю и еще двух-трех ребят, имен которых узнать не успел. Кто-то прошел в дом с заднего крыльца, принес ведро воды, горячий чайник и котелок холодной вареной картошки. Соли не было. Жевали картошку, запивали кипятком. У капитана ходили желваки на скулах, и я впервые обратил внимание, какая жилистая у него шея, какие ловкие руки. Был он похож на исхудавшего атлета, но вряд ли кто-нибудь отважился бы с ним сойтись врукопашную и сейчас: после многодневных лишений он все же был самым сильным из нас. Именно он был на посту и утром и вечером. «Не доверяет он нам, что ли?» — думал я. (Потом стала открываться истина.) Сейчас капитан нес на своих плечах груз вины за происшедшее. Позже я понял, что он не привык перекладывать ответственность на других. Кто, как не он, капитан Ивнев, кадровый офицер, виноват во всем? И если, кроме него, были другие, тем хуже.
А другие были. Станислав Мешко, лейтенант, участвовал в обороне Киева. Что там было, мы знали тогда лишь приблизительно. Теперь Мешко попал в окружение на центральном участке фронта...