Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
В традиции советской «героической» детской литературы Юрий Яковлев развивает идеи и приемы Аркадия Гайдара и Юрия Сотника. Ряд образов и сюжетов прозы Юрия Яковлева впоследствии воспроизвел Владислав Крапивин.
Основные темы прозы Юрия Яковлева — школьный и пионерский быт, Великая Отечественная война, почитание памяти героев, поисковые отряды, авиация и «штурм небес», сценическое искусство, дружба между человеком и животным, чувство благодарности учителю и вины перед матерью.
Основные идеи прозы Юрия Яковлева — благородство как следование внутренним нравственным идеалам вопреки социальной норме, «триумф воли», верность избранному индивидуальному ориентиру («маяку») как источник осмысленности существования, а также проблема истинного и ложного отца.
отрывок из произведения:
...Станиславский утверждал, что театр начинается с вешалки. Наш театр начинается раньше с львиной головы, которая встречает всех у подъезда. В зубах бронзовый лев держит увесистое кольцо, заменяющее дверную ручку.
Если зритель не опаздывает, то обязательно задержится около льва. Погладит косматую гриву, потрогает пальцами холодный бронзовый нос и бесцеремонно сунет руку в львиную пасть. Затем, словно желая помериться силой со зверем, возьмется за кольцо и начинает тянуть на себя. Скажу заранее, что никому еще не удалось вырвать кольцо из грозных клыков. Но зато тяжелая дубовая дверь поддается и медленно открывается. Лев остается снаружи, зритель попадает в театр.
Наш театр начинается с львиной головы. Потом уже идут вешалка с перезвоном номерков, мраморная лестница, устланная красной ковровой дорожкой, канделябры с хрустальными висюльками, инкрустированный паркет фойе, буфет, где бутерброды с докторской колбасой кажутся объедением.
У входа в зал стоят капельдинеры-старушки с поджатыми губами, как солдаты, одетые в одинаковую форму. Они так строго посматривают на ребят, словно рады бы вообще никогда не пускать их в зал. Однако раздается звонок, и суровые стражи, морщась, как от боли, отходят в сторону, уступая дорогу нетерпеливой шумной лавине. Театр вздрагивает, будто от подземных толчков, паркет хрустит, как вафельный, висюльки канделябров жалобно звенят. Бедный театр! Ежедневно он принимает на себя этот грозный натиск. Как только до сих пор его стены не рухнули, стоят, держатся?!
Но вот юные зрители рассаживаются, затихают. Большая круглая люстра, как перевернутый костер, разведенный высоко под потолком, меркнет, догорает. Гаснет совсем. Бархатный занавес беззвучно разрывается на две части, и в большом квадрате сцены неожиданно возникает берег моря или школьный коридор, палуба корабля или обыкновенный двор, где на веревке сушится белье. Лето, зима, дождь, снег. День ночь, война мир. Сегодняшний день древнее время.
В зале становится тихо. Каждое кресло превращается в наблюдательный пункт, откуда, поблескивая, смотрит пара настороженных глаз и где, замирая от нетерпения, бьется маленькое сердце.
И тогда на сцене появляюсь я.
Я невысокого роста, у меня худые ноги и острые плечи, а на руках коротко подстриженные ногти. Желтые волосы закрывают лоб. Брови удивленно подняты. У меня довольно-таки большой рот, особенно когда я улыбаюсь. Подбородок разделен на две половинки, а на скулах румянец, алеющий двумя раздавленными клубничками. Я ловко управляю своим лицом: морщу нос, попеременно поднимаю брови, кривлю рот, подмигиваю, хмурюсь так, что мои небольшие темные глаза совсем пропадают за ресницами, а когда улыбаюсь, то видна розовая полоска десен.
Я взрослый человек, но в театре играю мальчишек. Так здорово превращаюсь в мальчишку никому в голову не приходит, что я не мальчишка и даже не мужчина, а женщина. Такая у меня удивительная способность из женщины превращаться в мальчишку.
Я умею ходить на руках, свистеть, засовывая в рот два пальца, сложенных колечком. Я знаю приемчики, которыми можно свалить с ног любого (самбо!), и умею ходить такой свободной, независимой походочкой, что мальчишки лопаются от зависти: иду неторопливо, вразвалочку, словно не шагаю, а готовлюсь неожиданно ударить по мячу.
Я вообще знаю много такого, что полезно знать каждому мальчишке.
Я артистка-травести. Так это называется. Очень красивое слово травести. Оно похоже на название птицы или цветка. Травести.
Каждый день я выхожу из дома с радостным нетерпением. Сперва я иду спокойно, как все прохожие, но потом постепенно прибавляю ходу, начинаю спешить, хотя никуда не опаздываю. Я спешу, как спешат на праздник из боязни, что он начнется без тебя. Моя работа и есть праздник, каждый день замирающий, оживающий вновь на другой день. Праздник, принадлежащий мне одной и всем зрителям, всем зрителям и мне одной. Я выхожу из дома уже не очень молодой женщиной, со своими тревогами, со своими заботами, я думаю об обеде, который не успела приготовить, о белье, которое не успела так старалась и не успела! выстирать, о неоплаченных счетах не было денег! о лекарстве опять принять забыла! И еще: о двойках сына Алика...
...Станиславский утверждал, что театр начинается с вешалки. Наш театр начинается раньше с львиной головы, которая встречает всех у подъезда. В зубах бронзовый лев держит увесистое кольцо, заменяющее дверную ручку.
