Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Лев Рэмович Вершинин. Писатель, доктор истории, политолог. Лауреат премии «Странник»-1997 и жанровой премии «Меч в зеркале» (альтернативно-историческая фантастика и фантастика о параллельных мирах) за повесть «Первый год Республики».
Родился в Одессе (Украина, тогда — СССР). Член Союза писателей России и Международной Ассоциации писателей СНГ. Ученик А.Н Стругацкого и А.И. Немировского. Автор 16 книг — фантастика, исторические романы, сборники поэзии. С декабря 2000 года проживает в Израиле. Ведущий политический обозреватель газеты «Вести» и телеканала «Израиль+».
отрывок из произведения:
...Ровно тридцать шесть лет назад в жаркой летней Праге 1968-го хрустела под траками советских танков «пражская весна». Точнее, чешский ревизионизм, казавшийся многим реальной возможностью предъявления миру «социализма с человеческим лицом», но, проверенный позже, в другое время и в другом месте на практике, оказавшийся мыльным пузырем. Нельзя сказать, что он был так уж опасен «мировой системе социализма». Скорее, наоборот, полезен. Но кремлевские старцы (в ту пору, впрочем, еще вполне крепкие мужики в самом, что называется, соку) в силу своего интеллектуального убожества (а не исключено, что и наоборот – здоровым крестьянским чутьем) видели угрозу в любой новации, хоть сколько-то ставящей под сомнение привычные догмы. А потому, хотя на улицах стояли люди, грозящие танкам кулаками, а гэдээровский бард-диссидент Вольф Бирман пел под гитару во славу еще живого правительства Дубчека что-то вроде: «Да здравствует Пражская коммуна», хотя еще клокотал и протестовал возмущенный мир, всем, умевшим не только смотреть, а и видеть, было ясно: дни «коммуны» сочтены. Тем же, кто решался, натянув перчатки, исследовать вскрытую тушку досконально, становилось ясно и большее: вся эта «коммуна» гроша ломаного не стоит.
Тогда я был еще совсем мал. Лишь много позже, разбираясь в мире, где мне предстояло жить, узнал я о настоящих идейных вдохновителях «пражской весны» — итальянце Пальмиро Тольятти, австрийце Эрнсте Фишере и югославе Миловане Джиласе. О великих европейцах, сумевших подставить под сомнения несомненные догмы, бывшие символом их веры, а в итоге сделавших первый подкоп под, казалось, нерушимую стену. Хотя, если совсем по-честному, помимо трудов этой «большой тройки», на книжной полке тогдашних интеллектуалов (отнюдь не только чешских) рядом с Марксом и Лениным стояли труды их духовного и политического оппонента — либерала и гуманиста Томаша Масарика. Отца-основателя Чехословакии. Который, между прочим, аккуратно, таясь от чужих глаз, отсыпал денюжку террористу Савинкову. Ясное дело, не на убийство Ленина, что бы там ни инсинуировали враги, а исключительно на «развитие демократии в России». Если же ради столь великой цели понадобилось бы убить, хоть Ленина, хоть еще кого-то, то на этот счет пражский гуманист знать ничего не хотел.
Впрочем, чешские кроны не помогли остановить монстра. Монстр был молод, кровожаден и непобедим. Погубить его могло лишь то, что впоследствии и погубило: изъяны в собственных генетических цепочках. Ибо марксизм, лютый, воинствующий социализм, был все же бастардом старинной европейской гуманистической легенды об очеловечивании мира. И Маркс, большой любитель потолковать о разделении труда, предложил во имя будущего торжества человечности во всей полноте, полностью посвятить настоящее радикальному насилию. Вновь прозвучало: «Цель оправдывает средства», и восхищенный радужной перспективой евразийский мир обрушил на унылое «сегодня» цунами дикого насилия. Но любой накал рано или поздно спадает, и когда спазмы стихли, началась естественная рефлексия. Дистанция между гуманистической теорией и сверхтеррористической практикой вдруг оказалась столь чудовищной, что догмат предстал перед альтернативой: либо продолжать убивать человечество во имя абстрактной человечности, либо вовсе прекратить свое существование, дав возможность освобожденной пастве жить нормальной человеческой жизнью, со всей её, подчас весьма неприятной конкретикой.
Второе, как известно, оказалось предпочтительнее. Для советских, от сохи, вождей, оно, это самое «второе», выразилось позже предельно конкретно: в банковских счетах, пакетах акций и виллах по всему миру. Их западные камрады интеллектуально были куда честнее; они и впрямь грезили спасением идеи. Но, как бы то ни было, храня верность догме, марксизм-ленинизм летел в бездну; в Кампучии он докатился до последних границ геноцида, в дряхлеющем СССР и упорно «меньшевистском» Израиле – до полнейшего склероза, замутившего кровеносные сосуды государственного организма. Зато на Западе процесс самоликвидации «вечно живого учения», начавшийся в 1964 году, с «Завещания» Тольятти, стал, по сути, свидетельством подлинной, а не декларируемой его человечности, дальним отзвуком памяти о давнишнем гуманистическом родословии, хоть и в самом сухом остатке, среди разливанного моря-океана кровищи...