Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
ГЕЙМАН, Александр Михайлович. Возраст средний. Полукровка (германо-славянская) — папа, действительно, инженер, но немец. Филолог (англ.яз.); социолог. Литературный стаж более 25 лет. Стихи, фэнтэзи, юмор. Есть и другое; есть, кстати, и эссе «Поэзия:магия» — об итогах культуры на конец ХХ века (околокастанедщина). Любимые поэты: Блок, Мандельштам, Хлебников, Цветаева, Рембо — да много кто. Любимые писатели: Салтыков-Щедрин (вообще — вкусы классические).
отрывок из произведения:
...Известие об исчезновении графа Артуа повергло в скорбь весь Некитай. С одной стороны, благая весть о внезапно открывшейся святости гостя из милой Франции была нечаянной радостью. Но с другой стороны, тем горше было сознавать, какую великую утрату понес двор, столица, вся страна и лично император с императрицей. Плач стоял в будуаре государыни, рыдала она сама — и вместе с ней оплакивали исчезновение светлой личности Артуа его верные друзья. И хмур был Ахмед, и вздыхал тяжело: Макрай: Макрай!.. пошто ты бросил меня?.. Опять Ахмеду одному отдуваться за всех!.. — и некому было утешить Ахмеда.
Но вся эта скорбь только бледной тенью была неимоверной печали той, в пучину которой аббат Крюшон погрузился. Как мешком стукнутый аббат ходил, — где он? что с ним? — ничего не понимал паренек, знай повторял бездумно: колбаса мой сентябрь... — и еще: мой святый друг Артуа... святый мой друг сентябрь — и еще: мой святый колбаса друг Артуа... — совсем не соображал, что бормочет, лепил, что в голову лезет — как пеобаный туда-сюда ходил.
Ах, какой я грешник,терзался аббат, грустил горько,Артуа был святой, почему я не распознал это сразу? Вот зачем я видел его в святой Шамбале! — пенял Крюшон сам себе. — В голове не укладывается: за всю жизнь ни разу не онанировал! Да как ему удался этот подвиг? Святым — и то не всем было под силу... Вот и его святейшество как-то, говорят, признался кардиналу Руссо, что... А граф Артуа... святой, истинно святой! — и тоска томила аббата, в свинарник шел, на конюшню шел, под окна Пфлюгена поссать шел, стонал громко, скорбел тяжко... сам не знал, что лепит.
Очень помогал аббату Крюшону в эту злую минуту де Перастини. Вот когда открылось золотое сердце итальянца. Не оставлял де Перастини аббата, утешал в его горькой кручине. Домой приходил к нему, стул придвигал близко, за плечи обнимал нежно, прижимался тесно и, сочувствуя, дышал тяжко. Аббат вздыхал:
— Ах...
— О чем вы, милый Крюшон? — откликался де Перастини.
— Святой граф Артуа,стонал аббат.
— Да, да,кивал итальянец, поправляя черную повязку на левом глазу, куда негодный мальчишка попал ему из рогатки в день знакомства со святым графом. — Да, отче, граф — святой.
И прижимался тесней и шептал ободряюще:
— Утешьтесь, аббат... Вы не один — я тоже знаю, что значит потерять партнера!
И еще тесней прижимался. А аббат Крюшон вновь вздыхал и повторял:
— Ах, святой граф Артуа... Где-то он? Слышит ли меня? Артуа!.. Артуа!..
— Боже, какая верность! — восхищенно мотал головой де Перастини. — Ах, аббат, да успокойтесь же — всякой скорби свои пределы. Поверьте — даже святой не стоит такой печали.
И де Перастини дышал тяжело, обняв аббата, и шептал жарко:
— Уж я-то знаю, что значит остаться без партнера!
— Но граф Артуа... — возражал аббат Крюшон. — Нет, он просто святой!
— Боже, какая верность! — стонал итальянец. И челюсть отвисала его, и пот по красному лицу струился: — Аббат, он не стоит такого!
— Не забывайтесь, сын мой,строго выговаривал аббат, на минуту перестав стенать,не вам обсуждать, чего достоин граф — он святой!
— Боже, какая верность! — вновь стонал де Перастини — и тесно обняв аббата, прижимался к нему плотно, дышал тяжко.
«Да что, что ему нужно?» — простодушно дивился аббат. Он спросил де Перастини:
— А что же, сыне, это у всех итальянцев такая отзывчивость к чужому несчастью?
— Верно, отче,немедленно подтвердил предположение аббата де Перастини. — Отзывчивость — это наша национальная черта. Если итальянец узнает, что кто-нибудь остался без партнера, то он сразу все бросает и бегом к страдальцу. На все пойдет, чтобы того утешить, хоть исподнее с себя снимет!
— Ах, ах,растроганно вздыхал аббат. — Уж не близость ли святого престола сообщает итальянцам такое сострадание к мукам ближнего?
— А как же! — щерил в улыбке рот собеседник. — Со святого нашего Папы Римского и берем пример. Он ведь у нас как — бывало, служит мессу, а тут ему сообщают, что кардинал такой-то отдал душу свою Господу, а отрок невинный, младой секретарь его осьмнадцати лет рыдает безутешно, припав к груди патрона. И Папа наш сострадательный тотчас бросит все — и к одру смерти спешит. Придет и ободряет близких и отрока безутешного...