Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Феликс Дымов. Родился в Ленинграде (ныне — СПб.), окончил Ленинградский механический институт, работал инженером-механником на заводе. С середины семидесятых годов — профессиональный писатель. Дебют писателя в литературе состоялся в 1968 году — он опубликовал рассказ «Загадочная гравюра». Живет в Санкт-Петербурге.
отрывок из произведения:
...Мне было одиннадцать, а ему восемьдесят девять, и мы любили друг друга. Он чуточку преданнее. Зато я — назойливее. Я всему тогда искала объяснение, коечто, на мой взгляд, понимала в любви.
Еще бы: успела прочесть «Анну Каренину», повздыхала лунными ночами вместе с Наташей Ростовой и, естественно, отрыдала свое над несчастной судьбой Ромео и Джульетты. Теперь, опытом своего шестидесятидвухлетия, я вижу все несколько иначе. Особенно после сегодняшнего выпуска теленовостей.
Мы с Эдиком ужинали. Я только что сняла с плиты сковородку с подпрыгивающей на жиру яичницей, достала из холодильника бутылку молока. И вдруг, сразу же за репортажем с марсианского раскопа-заповедника, без всякого перехода, видимо считая новость всемирно важной, сказали о Фогеле. Что-то про квазижизнь, якобы открытую художником полвека тому назад. Я стояла, смотрела на выплывшее из телестены изображение последнего фогелевского манекена и лила молоко мимо стакана. В общем, пока я вытирала пол, тема передачи сменилась. Но мне уже было безразлично: сообщение подстегнуло память...
Георгий Викторович Фогель был моим соседом по квартире. Давно. В прошлом веке. У меня до сих пор стоят перед глазами огромные кисти тонких в запястье рук, сухой горбатый нос, жидкие волосы того синеватого оттенка белизны, который приобретает к глубокой старости седина. Во что он одевался, не помню. На вешалке всегда висел широкий берет, но я не могу с уверенностью поручиться, что видела его когда-нибудь на голове художника.
От одиночества и тоски по людям Георгий Викторович постоянно торчал на кухне. Обитатели нашей многосемейной квартиры по очереди выслушивали нескончаемые, часто повторяющиеся истории: он садился посреди кухни на табурет и обязательно оказывался у кого-нибудь на пути. Никто не делал ему замечаний.
Лишь Лика однажды, пролив ему на колени компот, в сердцах прикрикнула:
— Вы бы в комнате находились, дядя Гора! Лучше на чай забегайте...
Соседи было на нее накинулись, но Фогель, к общему удивлению, не обиделся: терпеливо отмыл брюки и два дня рассказывал, как пьют кофе на карнавале в Колумбии.
Своей комнаты Георгий Викторович стеснялся. Изза бесцветности и пыли, за долгие годы пропитавшей воздух. Из-за обоев, кое-где оторванных и вздутых так, что из-под них виднелись слои газет начиная от «Петербургских ведомостей» и кончая «Вечеркой». Из-за выщербленных изразцов камина. Из-за рассохшегося некрашеного пола. Из-за обилия в жилище картин в плохих рамах. Но больше всего, по-моему, из-за неистребимого стариковского запаха, прилипшего к стенам и потолку. Соседи у него не бывали. Только я по-приятельски забегала поболтать, полистать книги по искусству, но чаще стереть пыль с картин или вымыть пол.
Он любил смотреть, как я мою. Заберется с ногами на диван, зажмет тапочки большим и указательным пальцами — пальцы длинные, породистые, удивительные на такой огромной кисти,и вот уж жестикулирует, вот журчит... Красиво и невсамделишно...