Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Юрий Яковлевич Иваниченко (р.1948). Русский советский прозаик, известный также произведениями других жанров (детективной, приключенческой литературы). Родился в Луцке (Волынской обл., ныне — Украина), окончил Севастопольский приборостроительный институт по специальности радиоэлектроника и Всесоюзный государственный институт кинематографии в Москве по специальности киноведение. Работал инженером, лектором кинопропаганды, с 1988 г. возглавляет издательство «Дар» (г.Симферополь, ныне — Украина). Печатался также под псевдонимом Юрий Чернер. Член СП. Первая НФ публикация — повесть «Особая точка» (1982). Живет в Симферополе.
отрывок из произведения:
— ...Потерпи. Сейчас будет больно, — сказал хирург.
И стало больно.
Дмитрий Кобцевич застонал и заскрипел зубами, а потом — как диафрагму перед глазами свели, — операционная потемнела и пропала. Боль — тоже. И в темном пространстве...
... И в темном пространстве высветилось два силуэта, а затем фигуры подступили ближе, и у того, который коснулся плеча, оказалось лицо Вадима. И голос — тоже, вот только заговорил он с совершенно неожиданной сварливой интонацией.
— Ну что, доволен? Замкнул круг? «Что еще за круг?» — подумал Кобцевич.
— «Что за круг, что за круг», — передразнил псевдо-Вадим, — тот самый. От Случанки до Яузы.
«Ничего не понимаю», — с горечью подумал Дмитрий и даже, кажется, вслух попросил:
— Не розумем, проше пана. Hex пан пояснить...
— Ага, — обрадованно сказал псевдо-Вадим, — польский вспомнил.
Второй же силуэт в это время подвинулся поближе:
— А прадеда своего вспомнить не желаешь? Или подставу вместо него?
И тут второй наклонился, так что скрипнули ремни, на красивом мундире, и на Дмитрия глянуло его собственное лицо, только молодое и с тоненькими усиками; и вот псевдо-Дмитрий выпрямился, отодвинулся, но Кобцевич успел увидеть на его шее, между воротом доломана и ухом, глубокий открытый бескровный разрез.
— Вы умники, — продолжал сварливо псевдо-Вадим, — и в Бога не верите, и Божий Замысел по-своему перетолковываете. А что выходит? Ну, замкнул ты малый круг, от спасения до спасения, а того ли ты спас? И от чего? По Замыслу ли ты поступил? Свой узел ты распутал, а сколько чужих завязал? Сколько судеб исковеркал?
Псевдо-Дмитрий вдруг сказал, — польской скороговоркой, но почему-то Кобцевичу все стало совершенно понятно:
— Пусть живет. Сам еще увидит, под чьи знамена становиться, и что из благих намерений получается. Достаточно, что теперь от нижних он отпал. А что проститсято не нам судить...
... Тайная диафрагма распахнулась, и стало светло и больно.
Тяжелое августовское солнце клонилось к закату, где-то далеко гудело и звякало, и Кобцевич вдруг подумал, облизывая запекшиеся губы, что год уже не смотрел — долго и внимательно, — на небо...