Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Инара Озерская. Родилась в Риге. Писатель, журналист. Первая книга стихов «Там» — 1993, прием в Латвийский Союз писателей — 1994, публикации в журналах «Даугава» (Рига), «Шпиль» (Рига), «Черновик» (Москва), «Крещатик».
отрывок из произведения:
...Третью неделю скверная погода: весь день дождит, а к вечеру людей в тумане не различишь. Фонари уже полчаса, как зажглись, что мало помогает. На этой улице их осталось всего два. Неразбитых. Один надо мной, второй — метрах в ста, на другой стороне улицы, запутался в драной кленовой кроне, свет почти не просачивается наружу. Но ведь что-то же видно? Или как?.. Вот, например, женская фигура мелькнула в оконном проеме на третьем этаже заброшенного дома. Чего быть, в сущности, не может, ведь перекрытия рухнули еще в прошлом году. Но я смотрю на фасад и вижу, что женщина подошла к окну, и теперь стоит, наклонившись вперед, словно высматривает кого-то, утонувшего в темной протоке переулка.
Не меня. Я очень надеюсь, что она высматривает не меня. В конце концов, что до меня привидениям? Приятели говорят, что я еще не сошла с ума. Обнадеживает. Ведь говорят об этом не полные идиоты. Хотя, по-моему, мне давно уже пора сойти. Сойти на любой остановке, которая глянется. Хоть чем-то. Августовским орешником с нежнейшими пушистыми сосцами, трухлявой мокрой скамейкой с забытым старушечьим гребешком на перекладине, домом с темными окнами и незапертой дверью.
И, что бы там ни говорили, сойти с ума мне необходимо. Срочно. Но все-таки не здесь.
Не здесь, потому что я ненавижу этот развороченный пригород. Собака убежала, поводок бесполезен: из каждого подвала выныривают крутомордые коты. Дон погнался за одноглазым. Скоро поймает и придушит. Я услышу. Дон тихий, пока бежит, еще тише, когда душит. Но кот заорет. А пока же мне мерещится. Я ненавижу этот пригород, и оттого мне мерещится, что женщина наверху говорит.
— Лету сломали хребет, и теперь вдвое дольше вести баранов к воде. Тебе раскроили череп зимой, и оттого мы разминулись в мае. Я жду где-то не здесь. Пологая осень позднего лета раскрылась как книга, отсырела и дышит. Постучи в дверь.
Мерещится.
Этажом ниже чернеет пролом, словно дом уже начинали сносить, продырявили стену, но после раздумали. А что там — в самом низу, в подвале — и вовсе не видно. Туман. Надо думать, это туман. Непременно надо думать именно так. Иначе рехнешься. Я не выдерживаю. Я почти кричу, обращаясь к остову дома:
— Да замолчи же ты! Замолчи!
Я не выдерживаю, хотя знаю, что призрак — не замолчит, а мне сейчас никуда не уйти отсюда. Ноги прилипли к асфальту и мерзнут.
Женщина нюхает воздух.
— Тело сносилось, и к вечеру я схожу на нет. Знаешь ли ты, каково линять на закате? Когда в потемках вместо крови вены щекочет желчь. Когда тебя рвет словами. Наверное, знаешь, иначе... Иначе, почему тебя нет?
Я вслушиваюсь в рыхлую тишину, но ответа не различить. Слышит ли хоть что-нибудь женщина в окне? Быть может, привидения глухи? А может, они глухи только к речам живых, к речам пустым и невнятным для них? Но тогда какого черта я ее слышу?! Женщина снова высовывается наружу, поворачивает голову в мою сторону, но я отчего-то знаю, что меня она разглядеть не может. Стоило бы махнуть ей рукой, чтоб проверить, но в руках поводок, и я боюсь его уронить. Разве трудно понять, что я не стану ей махать только потому, что боюсь уронить поводок?.. Разве трудно... Разве трудно... Замолчать?!
Голос сверху истончился, и слов уже не разобрать. Женщина говорит, шепчет что-то совсем тихо, голос, как зернистая сырость, прижимается к перепонкам, и это еще хуже. Ты даже не знаешь, о чем она говорит, зачем (если в сумасшествии есть это «зачем»), кому говорит... Ты чувствуешь только склизкую тяжесть тоски. И ты ничего не понимаешь. Или не хочешь понимать. Но, Господи, я же действительно не разбираюсь в привидениях! Я всего лишь стою напротив заброшенного дома и не могу уйти. Кот не орет, Дон не возвращается. А женщина наверху заплакала, закрыла лицо руками и то ли скулит, то ли рычит. И теперь уже не ошибешься — она не человек, люди так не плачут. Она привидение, она привиделась, прислышалась, примерещилась, приморосилась мне поздним дождливым вечером на окраине города. Она примерещилась мне, как могла бы, наверное, примерещиться любому другому? Или не любому?.. Но зачем же непременно мне, если я совсем не разбираюсь в привидениях! Я даже не знаю, вправду ли они плачут, или им это только кажется, как им кажется и все остальное: что они ходят, говорят, страдают, пялятся в окно, ждут?.. Кого?...
...Третью неделю скверная погода: весь день дождит, а к вечеру людей в тумане не различишь. Фонари уже полчаса, как зажглись, что мало помогает. На этой улице их осталось всего два. Неразбитых. Один надо мной, второй — метрах в ста, на другой стороне улицы, запутался в драной кленовой кроне, свет почти не просачивается наружу. Но ведь что-то же видно? Или как?.. Вот, например, женская фигура мелькнула в оконном проеме на третьем этаже заброшенного дома. Чего быть, в сущности, не может, ведь перекрытия рухнули еще в прошлом году. Но я смотрю на фасад и вижу, что женщина подошла к окну, и теперь стоит, наклонившись вперед, словно высматривает кого-то, утонувшего в темной протоке переулка.
