Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Эссе Михаила Эпштейна, написанные им за 27 лет и охватывающие опыт жизни на двух континентах — это опыт размышления о русской и американской культурах, путях их взаимодействия. Эти тексты образуют своеобразную картографию культурных границ и исторических рубежей: между Россией и Америкой, между Россией и СССР, между коммунизмом и капитализмом, между повседневными мелочами и поэтическими символами, между частной жизнью и имперским сознанием, между национальной природой и сверхтехнологиями будущего.
отрывок из произведения:
...Как написать об этом, оставаясь на той высоте духа, с какой только и можно понимать нации, не впадая в пакость национализма или интеллектуального сладострастия? Эти заметки – не научное и не историческое исследование и вообще лишено объективности и историзма. Это не о евреях Библии или средневековья, Нового или новейшего времени. Это опыт вневременных импрессий и метафор, чисто феноменологической лирики национального духа, точнее, национальной духоплоти, как она дана мне интуитивно, без всяких притязаний на общезначимость. Пользуясь образом О. Мандельштама, определим жанр этого краткого сочинения не просто как «эссе», «опыт», но как «лепет опыта».
Если можно одним словом передать мое ощущение еврейства, каким я его чувствую и знаю (не исторически, а экзистенциально), – это вибрация. О. Мандельштам писал о С. Михоэлсе: «Вся сила юдаизма, весь ритм отвлеченной пляшущей мысли, вся гордость пляски, единственным побуждением которой, в конечном счете, является сострадание к земле, – все это уходит в дрожание рук, в вибрацию мыслящих пальцев, одухотворенных, как членораздельная речь». [1] У Мандельштама это не просто физиогномическое, но и метафизическое наблюдение, которое хорошо согласуется с центральным образом его восьмистишия (см. эпиграф): «трепет забот иудейских». Иудейство – это забота, а забота – это трепет, постоянный перебор возможностей, забегание в будущее и отбегание в настоящее, неуспокоенность жизненного чертежа, перерисовка, перепланировка. Причем возникает эта метафора иудейских забот в контексте пересыпающихся песков, колеблющейся, рассыпчатой плоти земли, передающей ту же пластику трепета, осыпания, безудержно бегущих линий, – ведь чертежником иудейской пустыни оказывается ветер, вероятно, самый трепетный чертежник в мире. Если в очерке о Михоэлсе перед нами портрет вибрации, то в восьмистишии – ее пейзаж. Дрожанию рук и «мыслящих пальцев» соответствует «сыпучесть песков». Этому же образу вторит и строка «опыт из лепета лепит». Ведь лепет – это трепет губ, дрожание речи, некое пробное, предварительное оформление звука и смысла. Да и «опыт», в одном из двух значений этого слова (впрочем, нераздельных), тоже указывает на пробу, эксперимент, гипотетически трепетное отношение к миру. Все эти слова: «забота», «опыт», «трепет», «лепет» – созвучны и акустически, повторяют сочетание смычных звуков «б/п» и «т», образуемых дрожанием воздушной струи между губами (губно-губные «б» и «п«) и кончиком языка и альвиолами (переднеязычный «т»). Но эти слова еще и «созначны», передавая колебательные движения души, тела, мысли, речи – заботящейся, пытающейся, трепещущей, лепечущей… Мандельштам нашел единственные образы и слова, чтобы «иудейское» предстало как вибрация и фонетически, и семантически...
У Мандельштама это не просто физиогномическое, но и метафизическое наблюдение, которое хорошо согласуется с центральным образом его восьмистишия (см. эпиграф): «трепет забот иудейских». Иудейство – это забота, а забота – это трепет, постоянный перебор возможностей, забегание в будущее и отбегание в настоящее, неуспокоенность жизненного чертежа, перерисовка, перепланировка. Причем возникает эта метафора иудейских забот в контексте пересыпающихся песков, колеблющейся, рассыпчатой плоти земли, передающей ту же пластику трепета, осыпания, безудержно бегущих линий, – ведь чертежником иудейской пустыни оказывается ветер, вероятно, самый трепетный чертежник в мире. Если в очерке о Михоэлсе перед нами портрет вибрации, то в восьмистишии – ее пейзаж. Дрожанию рук и «мыслящих пальцев» соответствует «сыпучесть песков». Этому же образу вторит и строка «опыт из лепета лепит». Ведь лепет – это трепет губ, дрожание речи, некое пробное, предварительное оформление звука и смысла. Да и «опыт», в одном из двух значений этого слова (впрочем, нераздельных), тоже указывает на пробу, эксперимент, гипотетически трепетное отношение к миру. Все эти слова: «забота», «опыт», «трепет», «лепет» – созвучны и акустически, повторяют сочетание смычных звуков «б/п» и «т», образуемых дрожанием воздушной струи между губами (губно-губные «б» и «п«) и кончиком языка и альвиолами (переднеязычный «т»). Но эти слова еще и «созначны», передавая колебательные движения души, тела, мысли, речи – заботящейся, пытающейся, трепещущей, лепечущей… Мандельштам нашел единственные образы и слова, чтобы «иудейское» предстало как вибрация и фонетически, и семантически...
...Как написать об этом, оставаясь на той высоте духа, с какой только и можно понимать нации, не впадая в пакость национализма или интеллектуального сладострастия? Эти заметки – не научное и не историческое исследование и вообще лишено объективности и историзма. Это не о евреях Библии или средневековья, Нового или новейшего времени. Это опыт вневременных импрессий и метафор, чисто феноменологической лирики национального духа, точнее, национальной духоплоти, как она дана мне интуитивно, без всяких притязаний на общезначимость. Пользуясь образом О. Мандельштама, определим жанр этого краткого сочинения не просто как «эссе», «опыт», но как «лепет опыта».
