Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Роман Харисович Солнцев (21 мая 1939, село Кузкеево Мензелинского района ТАССР — 17 апреля 2007, Красноярск) — российский писатель.
Окончил физический факультет Казанского государственного университета, затем Высшие литературные курсы при Литературном институте им. М. Горького. Работал в геологических партиях в Сибири, физиком в Красноярском политехническим институте, журналистом. Первая публикация — в 1962 году в журнале «Смена». Первая книга — 1964. C 1965 года — профессиональный литератор, член Союза писателей СССР. В 1989 году избран народным депутатом СССР от Красноярска.
Главный редактор литературного журнала «День и ночь». Член Союза российских писателей. Автор более тридцати книг стихов и прозы. По пьесам Солнцева ставились спектакли в театрах Москвы, Красноярска и других городов, сняты фильмы «Запомните меня такой», «Торможение в небесах» (главный приз кинофестиваля в Страсбурге в 1993 г.), телесериал «Трое на красном ковре…».
Заслуженный работник культуры России, кавалер ордена «Знак Почета», лауреат премий Министерств культуры СССР и России в области драматургии.
Жил и работал в Красноярске.
отрывок из произведения:
...Дед опустил на пол ноги с разноцветными от старости ногтями.
Он морщился и свирепо смотрел по сторонам. «Что же, что вчера было? Забыть!..» Он проснулся в четыре часа утра, как просыпался всю жизнь, зимой и летом, не считая войн — там приходилось спать, когда и где придется, в какую тень успеешь голову сунуть, даже если это — тень парящего орла...
Громко сказано? А он только так жил!
Под крики петухов старик поднимался в одно и то же время со своей лежанки — ветхого тулупа. Он спал одетый, если ложился пьян, а бывало, старушка ему стелила на рыжие сплюснутые кудряшки овчины, как на пружины, простынку, это случалось, когда он в трезвости и строгости доносил до крыльца своего тело свое.
— Муженечек-то мой
— —насмешливо хихикала старушка, обнюхивая его в дверях горбатым носом и чуть ли не подпрыгивая. — Сегодня от него пахнет не вином! Сегодня от него яблоками пахнет, медом! Где соседи? Где министр культуры? Ах ты, мой умница!..
Она встречала своего старого и все посмеивалась, потому что за долгую жизнь ко всему привыкла и все деду прощала. Да и как не прощать, жизни-то осталось мало, короче поросячьего носа!
Согнутая, веселенькая старушонка стелила простыню и болтала, жаловалась на кур, что они яйца несут где попало, даже под плетнем у соседей, ругала сельское радио, которое висит на столбе неподалеку, на площади, и говорит то шепотом, то вдруг на все луга заорет, пугая коров и, может быть, даже самолеты! Вдруг как упадет какой-нибудь самолет?!
Старик, если вернулся трезв, решительно отмалчивался.
Пусть баба городит глупости — он слова не проронит! Ему это не трудно. Старик иногда молчал целыми днями — негоже мужчине попусту воздух языком разбалтывать: воздух — не сметана, масло не собьешь! К тому же дед не простой человек, а знаменитый рыбак в колхоз, и не только знаменитый рыбак, а сам председатель рыболовецкой артели! Скорее молодой арбуз на бахче треснет, чем дед Иван Сирота откроет рот. Вот так-то!
А сегодня он спал одетый, потому что вчера были гости, родня: Мурзин приезжал из райцентра. Да и вообще вся неделя, прокляни их бог, была туманной и суетной...
Низкорослый жилистый Иван проворно встал, застегнул наглухо ворот фланелевой рубашки, выгоревшей на солнце. Вскинул голову, шишкастую, наголо стриженную, почесал щетину на подбородкенет-нет, бриться он сегодня не будет, пальцы дрожат. Хотя, конечно, щетина старит... Он перекосил складчатое, несколько бабье лицо, махнул рукой: черт с ним! Привычно перешагнул через сундук, осторожно обошел печурку, стараясь не задеть шаткие нары, где на розовых перинах с вылезшими перьями спала калачиком старушка. Было сумеречно.
Старик шагнул за тяжелую шелковую занавеску, зажмурился.
В окно смотрело низкое еще солнце, темно-вишневый свет растекался по избе. Молодые спали. Соль на столе казалась красным перцем, а косяки двери, выходившей в «черную» комнату, светились как из красного золота.
«Так и юность, — желчно отметил старик, — так и утро жизни, твои двери из золота. А посмотришь потом — щелястое дерево, да еще с жучками, понял, нет?».
Иван замешкался, положил на теплый освещенный косяк руку и минуту смотрел на нее-на морщинистую, тоже красно-золотую.
За спиной зашептались и громко забили часы, четыре раза прокуковала черная кукушка. Впрочем, она тоже бывает красной, когда солнце огибает дом и садится и через боковое окно достает до этой глупой жестяной птицы, сидящей в темном своем гнезде.
Завозилась внучка, проснулась невестка, и старик, сделав свирепое лицо (стыд не дает покоя!), заторопился. Откинул марлевый полог и вышел на крыльцо...