Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
...Человек не может быть один. Это противоестественно. Не может, но бывает. Повсеместно. Пример тому я. Я один. Со мною рядом нет никого, кто мог бы разделить мои мысли, поддакнуть или не согласиться, поспорить или с жаром закричать: «Точно! Я думаю так же!» Порой мне бывает грустно от этого — особенно когда я голоден, или когда вместо тепла вдруг приходит холод, или когда в кране исчезает горячая вода. Я привык быть один. Настолько привык, что меня не шокирует отсутствие не то чтобы друзей — обыкновенных, заурядных собутыльников. Иногда мне хочется напиться и излить душу в чью-нибудь засаленную жилетку. И что же я делаю в таких случаях? Я покупаю в магазине бутылку водки, какой-нибудь немудрящей закуски в виде банки шпрот, полбуханки хлеба и куска вареной колбасы, и иду домой, в свою конуру, которая не что иное как отдельная однокомнатная квартира во втором этаже панельного дома — загаженный подъездный вестибюль, два пролета заплеванной лестницы и потрепанная дверь, которую очень просто отворить легким пинком, и если никто этого не делает, то только потому, что это делать решительно незачем — я всегда дома и грабить меня — дело бесперспективное. И почему я не куплю квартиру в престижном доме, в тихом квартале, в чистом охраняемом подъезде? Потому что лень или потому что настоящая квартира дорога мне как память детства? Скорее всего — лень. Я привык к жизненному укладу, и такое стихийное бедствие, как переезд в мои планы не входит.
Напиться мне удается, но вот засаленной жилетки нигде поблизости нет, поэтому мне приходится плакаться самому себе. Ничего, я привык, и меня уже не обескураживает мое одиночество. Водка горька, противна, и вышибает у меня из глаз едкие слезы, слезы текут по небритым щекам и высыхают где-то по пути. Я жую хлеб, выуживаю из плоской жестяной коробки плоские траурные шпроты и откусываю картонную колбасу. Опорожнив бутылку на две трети, я сажусь на пол перед шкафом и открываю дверцу. Здесь лежат мои старые рукописи. Когда-то я тщил себя надеждой, что после моей смерти потомки станут так же как я рыться в этом архиве, вскрикивать от изумления, находя все новые и новые рукописи, неопубликованные, неизвестные, написанные от руки шариковой ручкой. Потом, когда у меня появился компьютер, я точно так же тщил себя надеждой, что после моей смерти потомки будут рыться в моем жестком диске и вскрикивать от радости, находя неопубликованные файлы. Теперь я уже не надеюсь на это. Мне, собственно, наплевать. Едва ли кому-нибудь взбредет в голову рыться в моих архивах, и, тем более, радостно вскрикивать. Мои произведения публикуют, мне не на что жаловаться, но все они конъюнктурны, однодневно-злободневны и, по большому счету, никчемны.
В передней щелкает замок, отворяется дверь и женский голос сдавленно поминает черта. Это Ева, моя подруга. Ева — единственная женщина, которая не требует жениться на ней, и это хорошо. Ева — единственная женщина, которая может без спросу прийти ко мне в самый неурочный час, и это плохо. Она входит, в длинном мятом плаще, в джинсах, разрезанных на коленях, в футболке, на которой из-под плаща выглядывает оскаленная физиономия какого-то поп-певца. Через плечо у нее перекинут ремень сумочки...