Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Родился Юрий Авдеенко в городе Азове. Все детство прошло в военную пору, когда ежедневно в каждый туапсинский дом приходили похоронки, дети лишались отцов, а жены мужей. Прежде, чем стать членом Союза писателей СССР Юрий пытался поступить в Московский горный институт, но ему отказали, сказав, что нет приема. Зато учеба в институте инженеров транспорта показала сразу после первого семестра, как бы он ни считал себя сильным математиком, но точные науки ему не по плечу. Мыкался молодой Авдеенко в Москве в поисках работы и приезжал в Туапсе повидаться с семьей. Подал документы на журфак в МГУ, но не прошел, ругал себя и приемную комиссию, а успокоился, когда пошел на службу в армию. После службы в армии он вновь едет в Москву и поступает во ВГИК, на сценарный факультет – и здесь начинает писать свои первые рассказы о службе в армии.
После окончания ВГИКа Ю.Н. Авдеенко заведует в издательстве «Художественная литература», работает заместителем главного редактора издательства «Московский рабочий».
Первые рассказы опубликовал в 1958 году. Потом появились книги о рабочем классе. Позднее Ю.Авдеенко начал писать остросюжетные повести: «Последняя засада», «Полковник из контрразведки», «Четыре почтовых голубя», «Ахмедова щель».
Автор 17 книг.
отрывок из произведения:
...Старуха напоминала деда-мороза — розовощекого, с мясистым носом, паточным взглядом голубоватых глаз, над которыми бугрились седые кустистые брови. Даже усы у старухи были. Разумеется, не столь роскошные, как у деда, но вполне заметные, рыжеватые. Они свисали над губами, точно короткие сосульки, прихваченные улыбчатым солнцем. Не хватало лишь бороды, но ее можно было сладить из ваты. И она запросто легла бы на крупный, округлый подбородок.
Кравца забавляло такое несезонное сходство. Потому что на дворе шебуршила первыми опавшими листьями осень. Горы еще прихорашивались яркой желтизной и видом своим не вызывали тоски. И небо смотрелось над ними просторное, прозрачное и лукавое в синеве, точно детская хитрость.
Безбородый дед-мороз, задержанный на Лабинском рынке, с мешком, в темно-буром шушуне, казался пришедшим из потрепанной книжки рождественских сказок, которыми он, Кравец, зачитывался в детстве. Между тем телеграмма начальника ОГПУ Северо-Кавказского края, поступившая из Ростова, была предельно ясна и реальна:
«На территории края — Армавир, Курганная, Лабинск, Гойтх, Туапсе — имело место обращение фальшивых денежных знаков достоинством в три червонца. Номер фальшивого знака АА 1870015. Всем уполномоченным ГПУ края приказываю принять меры для задержания и обезвреживания преступников. 24 сентября 1928 года».
Допрос вел Чалый, помощник Кравца, переведенный сюда неделю назад из Таганрога. По годам Чалый старше Кравца. Ему тридцать пять. Высокий. Потрепанный внешне, как этот телефон, на который время от времени посматривает Кравец, дожидаясь звонка чрезвычайной важности. Правда, не служебной, а личной. Но для человека, если он сильно ждет, это все равно.
Старуха, точно изваяние, восседала на табурете посреди комнаты, которую никак нельзя было назвать кабинетом, хотя на самом деле это был кабинет уполномоченного ГПУ Дмитрия Кравца. Единственная кабинетная вещь — маленький коричневый сейф — стояла на полу за сундуком и не лезла в глаза, как это делали пузатая печь с двумя чугунными конфорками, обыкновенный обеденный стол, покрытый клеенкой, да четыре табурета, сколоченные добротно и неискусно.
Чалый ходил вокруг старухи артистично и опасливо, точно дрессировщик на арене цирка, иногда посматривал в сторону Кравца с деликатной улыбкой, будто ожидая от него аплодисментов.
— Ты, мать, не финти, — говорил Чалый. — Закрой глаза. Представь, что я батюшка. И выкладывай как на духу. Где взяла тридцатку?
— Как же я представлю, — без злобы, но деловито говорила старуха. — Рожа-то у тебя лихоимская. Пужаться я тебя пужаюсь. А представить в церковном виде не могу.
— А ты поднатужься. Пофантазируй, — уговаривал Чалый. — Может, что и получится.
Нет. С Чалым Кравцу не сработаться. Возможно, помощник человек и опытный, но он еще и позер, и на язык несдержанный. Кравец не уважает таких людей. И придерживается мнения, что помощники — не родители и не соседи. Их-то выбирать можно.
Кравец смотрит на старуху и говорит:
— Фантазию побоку. Это не каждому дано.
Чалый за спиной старухи. Продолговатое лицо его округлилось в гримасе: дескать, не надо вмешиваться, все на мази. Но Кравец сделал вид, что не понял или не заметил неудовольствия помощника. Поглаживая трубку телефона, готовый снять ее каждую секунду, он спросил старуху:
— Объясните нам самыми простыми словами, как попали к вам эти тридцать рублей.
— Сынок, я уже говорила. Не воровка я. Мне семьдесят три года, но за всю жизнь я никогда не брала чужого, В Трутной вам подтвердит любой станичник.
— Охотно верю, мамаша. Однако вы не отвечаете на мой вопрос.
— У меня, сынок, уже язык отсох объяснять вот этому начальнику, — она важно указала перстом на Чалого, — как что было...
Кравец без энтузиазма улыбнулся:
— Ну, а что все-таки было?
— Эту красненькую я получила от покупателя за семечки.
— Вспомните, гражданка Бузылева, как выглядел покупатель?
— Мужик, — подумав, ответила старуха.
— Вы его запомнили?
— Зрение у меня не особливо.
— Пользуетесь очками?
Старуха поморщилась:
— Аптека не прибавит века.
— Вполне возможно, — согласился Кравец. — И все же...
— Мужик твоих лет, сынок. Роста низкого. Светленький. Большего не помню.
— Много семечек он купил?
— Один стакан.
— А привезли вы?
— Мешок. Да и тот лишь на треть продала. Вот начальник как воровку с рынка увел. Перед народом нашим опозорил.
— Ты, мать, не загибай, — назидательно заметил Чалый.Увел я тебя культурненько, если бы ты сама едало не разинула на весь базар, никто рандеву наше бы и не заметил.
Кравец остановил его коротким жестом:
— Сколько денег вы взяли, выезжая из станицы Трутной?
— Пять рублей, — гордо ответила старуха.
— Запишем. Пять рублей. Стакан семечек на здешнем рынке стоит пять копеек. Или вы продавали по три?
— Как можно? За пять.
— Товарищ Чалый, сколько стаканов может влезть в треть мешка?
Задумался Чалый, без морщинок на лбу, а чуть прикусив верхнюю губу. Потом вдруг хлопнул в ладоши, словно собираясь пуститься в пляс:
— А что гадать, товарищ уполномоченный, перемерять можно!
— Ни к чему, — возразил Кравец. — Во всяком случае, в одном стакане не меньше, чем сто граммов семечек... В этом мешке шестьдесят килограммов. Арифметика простая. Даже в церковноприходской школе нас этому учили. Одна треть — двадцать килограммов или двести стаканов семечек. Пять копеек стакан. Итого десять рублей. Пять гражданка Бузылева взяла из дому. Весь капитал — пятнадцать рублей. У меня вопрос, гражданка Бузылева, как вы смогли набрать нужную сумму, чтобы дать сдачу с тридцати рублей за один стакан семечек?
Старуха вдруг утратила сходство с елочным дедом, и черты лица ее расплылись, как морозный узор, на который подышали...