Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Марк Яковлевич Азов ( Айзенштадт ) — писатель (драматург, прозаик, поэт, сценарист) сатирик и юморист, автор произведений для Аркадия Райкина (в том числе, наиболее популярные: «Коликчество – какчество», «Пирикур»). Басни с прописными моралями («Медведь сел на ежа» и др., вошедшие в книжки «Точки над i» и «Плоский купол» – совместно с В.Тихвинским). Пьесы — в театрах Москвы, Санкт-Петербурга, других городов бывшего СССР и за рубежом. Сценарии фильмов (в том числе последний фильм Марка Донского). На стихи М.Азова – писались песни композиторов М.Дунаевского, А.Флярковского, А.Журбина и др. Основные произведения — не только юмор и сатира, а также рассказы о войне, лирико–философская и фантастическая проза, сказки, притчи и пьеса «Весенний царь черноголовых» — вошли в книгу «Галактика в брикетах», изданную в Израиле. В периодической русскоязычной печати Израиля публикуются рассказы цикла «Рабинович жил, Рабинович жив, Рабинович будет жить», в журнале «Галилея» — иронические воспоминания-повесть «Ицик Шрайбер в стране большевиков». Историко-фантастическая проза в «Иерусалимском журнале».
Марк Азов — член союзов писателей России и Израиля, председатель северного (Галилейского) отделения Союза русскоязычных писателей Израиля, руководитель литературного объединения «Галилея», главный редактор журнала «Галилея», автор и актер театра «Галилея» в Назарет Илите, Израиль.
отрывок из произведения:
...И вот я уже возвращался из «земли Магог», и уже Гог был задавлен, и разбито великое войско, а толпа их распалась на очереди к полевым кухням победителей за дармовым супчиком. Но туча не рассеялась и попрежнему накрывала землю той самой Белоруссии, и я шел, помню, сквозь сизую мокредь по одному из умерших местечек, чьи улицы сбегали когда-то к тучным лугам вдоль Березины, где паслась когда-то, в убитом прошлом, бабушкина корова Зорька, поившая моих братьев и сестер... Ничего этого и никого из них не было. Не было и дверей с желтыми звездами, не было и домов, были останки печей с обгоревшими черными трубами. Непохороненные скелеты человеческих жилищ уже успели покрыться снегом в прошедшую зиму, и снег успел стаять и стечь чер-ной водой, и по развалинам бродили люди, отыскивая еще пригодный хлам. Мне показали остов никелированой кровати с щегольскими шишечками — такая была и у моих родителей.
— Вот как жили евреи! — сказали мне при этом. — Не то, что мы...
Не знаю, как жили здесь до нашествия Гога неевреи, но в войну я у них ночевал на полатях, где тут же в тряпье ворочалась баба с ребенком (другой еще был в животе) и в темноте кто-то ткнулся в мое лицо. Я, щелкнув фонариком, увидел черта с рожками, бородкой и шалым глазом... Протопав копытцами по деревянному настилу, он мягко спрыгнул вниз... Только часть пола в хибаре — доски, остальное — земля. Козел гуляет и там, и тут.
Сейчас здесь не было и таких хибар. И некуда ставить еврейские никелированые кровати. А уж о самих евреях и говорить не приходится: их нет и не может быть здесь, потому что туча, накрывшая эту землю, как сейчас состоит из капель, так тогда была из пуль, и каждая пуля — в братьев моих... И, может, эта несмываемая сажа на всем — их пепел?..
И вдруг ко мне, как тогда на станции, у колес эшелона с танками, подходят два еврея, одетые, как и тогда, не по-военному, в темных засмальцованных пиджаках и не то в картузах, не то в кепках, и говорят опять по-еврейски и опять «идиш кинд»... Я для них все еще «кинд», хотя мне уже скоро двадцать, и я уже старший лейтенант. Впрочем, не уверен, что они те самые евреи: лица ускользают, как ускользали и тогда. К тому же, у этих нет розового вагона, зато есть, оказывается, сарай, бывший сеновал, единственное не сгоревшее строение в местечке. В нем я могу переночевать, укрыться от ночной стужи и дождя, И там меня приветливо встречает теплая кампания, как ни странно, живых евреев: еще восемь человек — итого десять. Как я теперь понимаю, «миньян». Но нет, они собрались не для молитвы — об этом и речи не было. Они... ( сейчас вы будете очень смеяться) — пожарная команда!... Я не сочиняю, клянусь — это было! Мой дедушка был бранд-майором такой же пожарной дружины в местечке. У нас была фотография, где он в медной каске... Меня тут же начинают расспрашивать о дедушке… Его, оказывается, помнят — он был, По-совместительству, меламедом, учителем в хедере, и, ты должен знать, говорят они мне, твой дедушка был из рода Давида...
То, что евреи не забыли Давида и даже моего дедушку, еще укладывается в логику. Но то, что здесь еще живут евреи... Что это, если не чудо, которое он мне обещал?!.. Я пишу «он» с маленькой буквы, потому что органически неспособен творить себе кумира даже из него. Но он есть, я ощущал его присутствие, и он мне, действительно, обещал. Не верите? Значит вы, а не я, не верите в него, хотя пишете с большой буквы. Только тот, кто верит, что солдат убитый немедленно попадает в рай, меня поймет. Я и есть тот убитый солдат... Правда, не совсем. В письме, которое получила одна девушка (теперь она бабушка, но письмо может предъявить) некий безграмотный старшина написал обо мне дословно так:
«...ему осталось один процент живкости и девяносто девять смерти «. И вот я со своими девяносто девятью процентами лежу у дымящейся воронки, на меня еще оседает вставшая дыбом земля, а он трогает за плечо и говорит:
— Хорошо, что так удачно получилось. С мертвыми разговаривать бессмысленно — никто еще оттуда не возвращался, а с живыми мне не положено по чину. Хотя, было время, говорил с пророками из евреев. Но тогда лишь евреи признавали меня богом. Теперь же, при всеобщем единобожии, стоит подать палец кому-то одному, как сразу всего заглотают. Мусульмане возопят «ага, а мы что говорили: нет бога, кроме Аллаха!» Христиане разорвут на три части: Бог-отец, Богсын, Бог — Святой Дух,и ни с кем не поделятся. О иудеях я уже и не говорю...
— А я кто?
— Ты лежи. Тебе вредно разговаривать. Кто ты, я сам скажу. Ты безбожник, а-те-ист. Но, при всем при том, ты меня поймешь лучше других, потому что ты — драматург.
— Я?!
— Лежи — не дергайся. Это ты сейчас кропаешь стишки, По-молодости. А я тебя вижу драматургом. НА то я всевидящий, согласись.
—
(Трудно было не согласиться даже атеисту: значит я еще буду жить!)-
Вот и давай поговорим как драматург с драматургом. В других жанрах любая бодяга пройдет. Ну прочитал и повесил на гвоздик в уборной, если подходящая бумага. А наше творение еще надо воплотить в жизнь. И кто это должен сделать? Другие люди. Театр. Артисты. А они скажут, не хотим уходить со сцены под стук собственных каблуков. Еще хорошо если зритель не затопает. И режиссер заорет: « Не верю! « А надо, чтоб поверили, иначе смотреть не будут. Даже в сказке должна быть логика жизни. В жизни — тем более. Да и сам творец, если ты Творец, должен понимать: Каин, какой бы актер его не играл, может убить Авеля, а Авель, хоть бы его играл сам великий Кин, не может даже плюнуть на родного брата. Так что, никто их не способен поменять местами, даже сам Создатель. Иначе, какой же ты создатель, если создал нечто нежизненное...
...И вот я уже возвращался из «земли Магог», и уже Гог был задавлен, и разбито великое войско, а толпа их распалась на очереди к полевым кухням победителей за дармовым супчиком. Но туча не рассеялась и попрежнему накрывала землю той самой Белоруссии, и я шел, помню, сквозь сизую мокредь по одному из умерших местечек, чьи улицы сбегали когда-то к тучным лугам вдоль Березины, где паслась когда-то, в убитом прошлом, бабушкина корова Зорька, поившая моих братьев и сестер... Ничего этого и никого из них не было. Не было и дверей с желтыми звездами, не было и домов, были останки печей с обгоревшими черными трубами. Непохороненные скелеты человеческих жилищ уже успели покрыться снегом в прошедшую зиму, и снег успел стаять и стечь чер-ной водой, и по развалинам бродили люди, отыскивая еще пригодный хлам. Мне показали остов никелированой кровати с щегольскими шишечками — такая была и у моих родителей.
