Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Рудольф и Судислав — друзья и побратимы. И то, что творилось в лагере крестоносцев под Пелеканом за несколько дней до начала собственно похода...
отрывок из произведения:
...Если просто слушать утренний лагерь — то может показаться, что ты на охоте с отцом.
Вот заржал конь, вот кто-то ругнулся, споткнувшись спросонья о растяжку. Смех, звяк металла. Жиканье точильного камня, запах каши. Знакомые голоса.
Интересно, мама с сестрёнками тоже поехали на охоту... как-то не вспоминается...
...Всё разрушает, как это ни странно и ни обидно — свет. Дар божий. Свет даже через полог шатра — слишком яркий и яростный, и ты понимаешь, глядя на серо-золотую от солнца ткань, что и поддувающий под загнутый край утренний ветерок — без свежести, уже с жарой спозаранку.
Ты не дома. И мамы с сестрёнками нет не то что в лагере — не охотничьем, кстати — но и... но и нигде. До них не добраться никогда, к ним никогда не вернуться. Разве только, как в сказке, истоптать семь пар медных сапог, изглодать семь медных короваев...
И ты бы сделал это. Не задумываясь, согласился бы на испытание ради надежды вернуть тех, что ушли. Но где они — те сапоги и короваи? И чем утешаться? Райским блаженством для погибших? Для женщины и двух девочек?
Райское блаженство. Да. А перед глазами никогда не виденная, но так мучительно ярко нарисованная проклятым воображением картина — распяленные, дёргающиеся пальчики торчащей над поверхностью болотины ручки — медленно погружающейся совсем. И золото маминых волос на несытой хляби. И полные раскаянья и ужаса лица венгров...
Это снится. Или вспоминается. И другое — вспоминается...
Старшая за день перед отъездом просила помочь сплести венок. А ты так спешил, что не помог — и оставил её с надутыми губами и яркими золотыми одуванчиками в обиженно опущенных ручонках.
Сейчас будут слёзы. С начала утра. Мужчины и воины не плачут. Но...
... — Боярич, подниматься пора.
Борута Берестень, отогнув угол полога, входит внутрь. Нет, не расплачусь. Хотя — он и по глазам увидит, что за мысли посетили Судислава спросонок.
На Боруте — серый с чёрным лёгкий плащ, местный. Рубаха под ним, штаны, пояс, сапоги, толстая серебряная гривна-волчок на могучей шее, серьга в ухе — всё с Волыни, из дому. Только ещё длинный меч на поясе — кременецкий, ему уже с десяток людских поколений, и на клинке по-прежнему хорошо видно —
ЛЮДОТА КОВАЛ
Борута бритый, без бороды, с длинными усищами и смешной, под горшок, стрижкой. Он из людей сгинувшей в болоте с дочками матери Судислава, урождённой волынянки. Судислав хорошо помнил, как странно ему — рождённому в городе — было оказываться в родном сельце матери. Отец туда вовсе не ездил — не любил тестя, деда Судислава, отца матери его, своей жены, волынского боярина Жаромира. А тот не слишком-то жаловал всех «находников», пришедших с Ростиславичами на Волынь и Володарю служить не хотел. И кто знает лишь, почему не противился свадьбе своей дочери, вышедшей за ближнего боярина Володаря.
А Судислава дед любил. К внучкам был равнодушен, а внука — любил, да. Радовался его приездам, как мальчишка радуется приезду ровесника-друга. Возил с собой по окрестностям, научил едва ли не стольким же мужским делам, как отец — дядьёв-то у Судислава, так получилось, не было. Рассказывал были и небыли, а иной раз такое, что и не отличишь — быль, небыль? И мир села — упрятанного в дебрях и в то же время вознесённого над миром на остром скальном выходе, который по самому верху венчал, будто шлем, приземистый дом-горд деда, куда вела всего одна тропка, охраняемая хитрыми, спящими до времени ловушками — Судислава удивлял. Он по возвращении рассказывал отцу о том, что там видел. Что нету в селе ни церкви, ни хоть попа. Что в горде — ни единой иконки, зато висят на стенах в память о каком-то давнем прошлом два чудных меча: из бронзы, с клинками — будто стройная женщина, огниво — сердцем, яблоко — рогами. Что в селе люди какие-то иные, в чём — не поймёшь сразу, а — иные... Что дед показывал внуку берестяные книги, страницы которых заполняли коричневые знаки неведомого вовсе письма и водил в лес, где тоже показывал разное... только взял с внука мужскую клятву, что о том он — не расскажет и на смертном одре.
Ольг Судиславич слушал сына внимательно. Качал головой, иной раз усмехался, иной раз — хмурился, а о том, о чём велел молчать дед — не дознавался. И жену не ругал за те поездки, и сыну ездить не запрещал...