Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Испытательные полеты — одно из самых увлекательных, но и самых трудных дел на свете. Герой этой повести летчик-испытатель Марат Литвинов испытывает устройство, которое обещает практически закрыть понятие «нелетная погода». Поначалу трудности, с которыми сталкивается летчик, кажутся чисто техническими, пилотажными, но очень скоро выясняется, что они, как, наверное, все в нашей жизни, тесно переплетены с проблемами психологическими, нравственными, моральными. Об этом и повесть.
отрывок из произведения:
...«Высота сто восемьдесят. Скорость двести девяносто», — глуховато прозвучал в наушниках голос наблюдателя.
Литвинов пошевелился — поудобнее устроился в кресле, снял с рук перчатки («кто видел пианиста, который играл бы в перчатках?») и, не глядя, бросил их на боковой пульт кабины. Кожей ладоней сразу ощутил теплоту штурвала и пронизывающую его — как живое существо — мелкую дрожь. Теперь на последнем, завершающем этапе захода на посадку вслепую пилотировать самолет требовалось с точностью ювелирной.
В кабине уютный полумрак. Стекла задернуты непроницаемыми черными шторками. Мистическим зеленоватым светом флюоресцируют стрелки и оцифровки приборов. Снаружи доносится спокойное, приглушенно-монотонное шипение работающих на средних оборотах реактивных двигателей.
— Высота сто пятьдесят. Скорость двести восемьдесят… Самый ответственный момент. Упустишь сейчас курс или глиссаду — поправить с каждой секундой будет все труднее.
В центре приборной доски, прямо перед глазами летчика — небольшой, как у старомодного телевизора, экран. Четыре мерцающие золотистые полоски выстроились на нем правильной равнобедренной трапецией. Пока она правильная, не перекошенная, сидящая на своем законном месте у перекрестья в центре экрана, все в порядке… Смотреть! В оба глаза смотреть, чтобы не упустить малейший перекос или уход отметки и в ту же секунду мягким, точно дозированным движением штурвала и педалей пресечь отклонение в зародыше… — Высота сто двадцать. Скорость двести восемьдесят… Голос наблюдателя — ведущего инженера Феди Гренкова, обычно мальчишески звонкий, сейчас звучит непривычно солидно, даже немного напряженно. Федя чувствует всю меру лежащей на нем ответственности: самолет приближается к земле, а летчик в закрытой кабине ничего, кроме приборов не видит. А приборы… Самый главный прибор, «Окно», который они как раз испытывают, пока еще на положении как бы подследственного. Полное доверие ему еще только предстоит заслужить. Для того и летают.
А земля-то, родимая, рядом! Считать ворон не приходится… Правда, пока все идет хорошо, заход точный — вот она впереди, белая бетонная полоса аэродрома. Гренков, как положено, докладывает текущие, быстро меняющиеся значения высоты и скорости полета. И на всякий случай неотрывно держит палец на красной кнопке; стоит ее нажать — и шторки кабины летчика мгновенно откроются. Подведет прибор — летчик выправит машину взрячую. Приведет ее в более или менее приемлемое положение раньше соприкосновения — назовем это так — с землей. Кстати, в случае этого самого соприкосновения первым уткнется в матушку землицу сидящий в носовой кабине наблюдатель. Хотя, конечно, в подобной ситуации одной-двумя сотыми секунды раньше или позже — более или менее безразлично. Но тем не менее… В общем, так или иначе, наблюдателю, когда земля рядом, лучше быть начеку: палец на кнопке держать.
Самолет уверенно шел вдоль невидимой, но строго заданной линии снижения — глиссады, будто скользя на санках по воображаемому склону невидимой горы. Там, где этот склон упирался в землю, начиналась бетонированная взлетно-посадочная полоса — ВПП.
Был тот час ранних сумерек, когда небо еще совсем светлое, а на земле все уже начинает терять разноцветность, делается дымчатым, серым. На этом блекнущем фоне с каждой минутой появляется все больше золотистых точек — загорающихся на земле огоньков. Большая часть из них беспорядочно разбросана, но некоторые выстраиваются ровными пунктирными цепочками вдоль малых и больших дорог.
— Высота сто. Скорость двести семьдесят пять.
Еще полтора-два десятка напряженных секунд полета и наконец произнесенное нескрываемо довольным тоном:
— Высота тридцать. Открываю.
Шторка перед лицом Литвинова щелчком съеживается в гармошку. Стекла кабины открыты.
Широкая белая лента посадочной полосы — по курсу впереди! Вот ее кромка, метрах в двухстах перед носом.
А пунктирная линия — ось полосы — чуть-чуть левее. Метров на десять — двенадцать. Это пустяки. Легким движением штурвала Литвинов вводит самолет в змейку — и вот он уже точно на оси полосы...
...«Высота сто восемьдесят. Скорость двести девяносто», — глуховато прозвучал в наушниках голос наблюдателя.
