Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Эдик Беленький — сначала хилый мальчик, а потом невзрачный дядька сорока лет — живет жизнью самой заурядной. Средненькой, серенькой такой жизнью. Зато фантазии у него невероятно яркие, сочные, почти ощутимые. И в один прекрасный день эти фантазии вполне ощутимо звонят в дверь.
Думаете, Вы эту историю уже читали? Думаете, это детектив с жуликами и аферистами? Ну, только не у Галиной.
Думаете, это про то, как сходят с ума? И опять нет.
Читайте!
отрывок из произведения:
...Эдуарду Беленькому не повезло с именем и фамилией.
Когда какой-нибудь новый знакомый в ответ протягивал ладонь и называл себя, Эдику казалось, что собеседник едва сдерживает улыбку. На всякий случай Эдик припас несколько ответных шуток, но так и не воспользовался ими. Никогда. Никому до его имени и фамилии не было дела, как и до самого Эдика, и это было особенно обидно.
Мама, давшая ему звучное имя в честь романтического Эдуарда Фейрфакса Рочестера, прятавшего взаперти на чердаке родового гнезда свою безумную супругу, придумала не блиставшему особыми талантами робкому рыхловатому сыну загадочную неизлечимую болезнь, какие-то тоны в сердце, шумы, полупостельный режим, вследствие чего Эдик много читал и много мечтал. Он воображал себя путешественником, натуралистом или археологом и в своих воображаемых приключениях всегда был удачлив и надежен. Не раз он спасал от опасностей ученых друзей, в том числе невысокую бледно-смуглую девушку, дочку профессора, которая сначала презирала его, а потом прозревала, какое доброе и отзывчивое сердце кроется за этой молчаливой загорелой оболочкой.
Мир снаружи, куда Эдик время от времени выныривал из своих странствий, делался все более невыносим. Эдик мешком висел на брусьях, одноклассники при нем обсуждали поездки на родительские дачи, и Эдику, которого туда не приглашали, воображение рисовало развязные картины чужого веселья. Бледно-смуглая невысокая Ритка Полякова, которая, как считал Эдик, обязательно должна его полюбить, хихикала на переменках с прыщавым Жоркой Лепскером. Она как-то вдруг вытянулась и повзрослела, и Эдик в своих мечтах увидел дочь профессора долгорукой и долгоногой, с маленькой, почти мальчишеской грудью. Но дочь профессора никогда бы не стала так вульгарно и резко хохотать.
Из-за того что Эдик много времени провел под теплым одеялом, прислушиваясь к собственному телу, он довольно рано созрел, но эротические мечты его были довольно робкими, словно в голову был встроен некий цензурный ограничитель. Спасенная от кровожадных туземцев (туземцы на деле оказывались хорошими, добрыми, просто их натравил на экспедицию коварный проводник, тайный торговец археологическими редкостями) дочь профессора бросалась ему на шею, прижимаясь своим горячим телом к его горячему телу, но не более того. Иногда он испытывал во сне приятные содрогания, но, просыпаясь, маялся от тоскливого стыда, хотя сверстники уже хвастались друг другу успехами, а Ритка Полякова, не скрываясь, ходила с Лепскером, и Эдик отворачивал лицо, чтобы не видеть их вдвоем. Зато, забравшись в теплую постель, он видел то, что хотел. В резком, чужом, прямом солнечном свете видел он смуглое лицо профессорской дочери (ее звали Майя, потому что профессор занимался этим вымершим народом), очень светлые глаза, высокие скулы, чуть заметные тени под ними и одну белую тонкую морщинку, как лучик уходившую вверх от самой середины пушистых строгих бровей.
Подобравшись в воображении к особенно острому приключению, он медлил, смакуя подробности. Пахнут лианы после тропического ливня, кружатся над цветами крохотные яркие колибри с размытыми ореолами крыльев, девушка идет впереди, полукруглый вырез майки открывает смуглый ряд позвонков, покрытых золотистым пушком, и он смотрит на нее, на эту беззащитную спину, и сердце сжимается от любви и нежности, и тут с ветки… Тут он засыпал, словно захлопывал книгу на самом интересном месте, чтобы растянуть удовольствие, а следующей ночью начинал с того же эпизода, проживая по капельке отпущенное ему в воображении время. Так, в череде коротких ярких вспышек ночной жизни, он незаметно окончил школу, незаметно поступил в университет (со второго захода, но это не имело особого значения, поскольку у него определили в конце концов дефект митрального клапана), незаметно его окончил. Он выбрал минералогию, потому что полагал, что она станет воротами в прекрасный и яркий мир с колибри, чудаковатыми профессорами и коварными проводниками-убийцами, но минералогия оказалась скучной, размеренной наукой, в экспедицию он съездил один раз — в Хибины, где было сыро, и мошкара залетала в рот, и стало плохо с сердцем. Кончилось все тем, что в экспедиции начали отправлять других людей из других отделов, а он сидел, разбирая образцы, в каком-то подвале, оказавшемся торжеством обыденности, прошитой, чуть только он закрывал глаза, бьющими наотмашь сквозь листву стрелами тропического солнца...