Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Лев Эммануилович Разгон (1908-1999) — писатель, публицист, литературный критик, многолетний узник сталинских лагерей. Имя Льва Разгона стало известно стране, когда увидела свет его книга «Непридуманное» — одна из вершин лагерной мемуаристики. В последние десятилетия своей жизни Лев Разгон много времени и сил отдавал общественной работе — был членом Комиссии по помилованию при Президенте РФ, стоял у истоков создания Общества «Мемориал» и, несмотря на преклонный возраст, самым активным образом участвовал в его работе.
отрывок из произведения:
...Всякая тюрьма — и в том числе тюрьма наша, современная, российская — это отражение общества. И жестокость, царящая в местах заключения, это наша жестокость. До революции к заключенным, арестантам, преступникам относились как к людям, с которыми приключилось большое несчастье. Душу спасали — подавая арестантам гроши или калачи. В праздники богатые люди отправляли в тюрьмы корзины со снедью. А кто сейчас подаст заключенному?
Конечно, это следствие многолетнего страха перед государством, которое принуждало видеть во всяком узнике — врага народа, исчадье адово, попросту карало за сочувствие к осужденным. Постепенно страх кары превратился в душевную черствость. Ныне власть за сострадание к узнику никого карать не намерена — но милосердие сходит на нет.
Войны и массовые репрессии приучили нас ни во что ставить жизнь отдельного человека. Все одинаково ничтожны. И уж тем более те, кто перед обществом провинился. Виноват — дави его до конца. Сама мысль о, так сказать, качестве тюрьмы большинству абсолютно чужда. Между тем Чехов полагал, что устройство тюрем не менее важно, чем устройство школ и больниц. В тюрьмах и лагерях люди постоянно погибают из-за своих соузников. Кого-то убивают, кого-то доводят до самоубийства. Мне плохо — отыграюсь на слабом. Конечно, так бывало во все времена, но нынешние нечеловеческие условия прямо-таки пестуют внутритюремное зверство.
Вот Москва. В Москве дореволюционной было столько же тюрем, сколько сейчас. Только Таганку срыли. И затем — это большое достижение, действительно благое дело — построили под Москвой женскую тюрьму. В той Москве жило полтора — два миллиона человек. Сейчас десять. Тюрем столько же. И поэтому это не тюрьмы, а пыточные учреждения. Я попал в Бутырки в апреле 1938 года. И мне казалось, что более ужасных условий нет: камера рассчитана на 20 человек, а в ней — 70. Уже как члену комиссии по помилованию мне снова довелось побывать в тех же камерах — и теперь там по 150 человек. Тогда мы спали, прислонившись друг к другу, а сейчас — сесть негде. В этой обстановке жить практически невозможно.
Страшно говорить, но попытки либерализовать тюрьму ухудшили положение заключенных. Например, в камерах уничтожили парашу и поставили там унитаз. А ведь то, что называется оправкой, было второй, по сути, прогулкой: камера шла на оправку, там мылись — теперь второй прогулки нет и умыться негде. На 150 человек — один унитаз.
Меж тем гуманные тюрьмы существуют. Я видел такие тюрьмы в Германии Самое главное — твердая установка: заключенный должен жить один. Он — личность. И его личная жизнь неприкосновенна. В камерах нет глазков. Начальник одной из тамошних тюрем мне так и сказал: «Нельзя подсматривать за человеком». Комфорт, по сравнению с этим, вторичен...
...Всякая тюрьма — и в том числе тюрьма наша, современная, российская — это отражение общества. И жестокость, царящая в местах заключения, это наша жестокость. До революции к заключенным, арестантам, преступникам относились как к людям, с которыми приключилось большое несчастье. Душу спасали — подавая арестантам гроши или калачи. В праздники богатые люди отправляли в тюрьмы корзины со снедью. А кто сейчас подаст заключенному?
