Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Предлагаемое вниманию читателя эссе было написано в далеком 1973 году как предисловие к самиздатскому собранию сочинений Иосифа Бродского (так называемому «марамзинскому собранию»). Оно сыграло важную роль в судьбе автора: в 1974 г. он был за него арестован и осужден на 6 лет (лагеря и ссылка). Как показало время, многие оценки и мысли Михаила Хейфеца не потеряли актуальности и в наши дни. В приложении публикуется рецензия профессора Эткинда и послесловие автора.
отрывок из произведения:
...Наследник лиры великих...
Не слишком ли щедры мои авансы и эпитеты?
Я убежден – Иосиф Бродский, как никто другой, выразил в своих стихах духовный путь целого поколения молодой России. Обо всех нас будущий историк сможет судить, читая тома его сочинений, так же, как о поколении наших старших братьев и друзей он судит ныне по романам Солженицына.
Самозабвенным голосом Иосифа Бродского кричали в мир, в века все – великое множество граждан России, которых ни он, ни я, никто из нас не знает и не может узнать никогда.
Удивительно, что при этом он вовсе не старался быть актуальным, откликающимся на то или иное событие, которое волновало его сверстников (включая процессы 60-х годов или ввод войск в Чехословакию), не пробовал казнить власти Ювеналовым бичом и глаголом жечь... Помню, мы встретились с ним году в шестьдесят втором на Д-65 (круглосуточном телеграфе в центре Ленинграда) и пошли вместе прогуляться по ночному Невскому – было часа два ночи. Я спросил, почему он не пишет стихов о политике, он ответил: «Зачем? Советская власть – мелкий факт в мировой истории, а меня интересуют коренные вещи». В сущности, это совпадало с недавно высказанной им позицией: «Я никогда ничего не писал «анти», как никогда не писал «за»». Видимо, он искренен в своем отрицании политики, как предмета собственной музы, хотя это – искренность самообмана.
Неужели он в самом деле не понимает, что был «анти» одним фактом своего существования? Самым фактом существования поэта? Неужели не понимает высокую справедливость своего старшего современника Пастернака, который так определял социальную функцию «вакансии поэта»: «Она опасна, если не пуста»?
Бродский занял опасную вакансию по праву рождения («Я думал – это от Бога», – скажет он на суде через несколько лет), но чтобы удержать ее, от него требовалось самопожертвование, тем более трудное, что оно было неярким, неэффектным. Ему не требовалось идти на костер, но, например, обязательно надо было отказаться от самой мысли о напечатании своих стихов, о существовании в качестве профессионального поэта. Надо было жить, полагаясь только на силу внутреннего самоощущения, и в то же время знать, что слава, признание, деньги – рядом, стоит лишь нагнуться и взять их. И нагнуться-то можно было без особых подлостей и даже с некоторой общественной пользой, – в конце концов, пример хотя бы Андрея Вознесенского доказывал, что это вполне возможный путь. Бродский же предпочел остаться в графоманах, тунеядцем, едва не попавшим в психиатрическую лечебницу (он не угодил в нее только благодаря принципиальности В. С. Толстикова, пожелавшего воздать негодяю-поэту полной уголовной мерой. Конечно, и опыта у руководителя областной парторганизации тогда было поменьше).
Если бы Бродский сделал хоть шаг навстречу печатному слову, он бы, возможно, погиб. Вместо Бродского писал бы другой, «внутренний редактор», который лучше него знал, о чем можно писать, о чем нельзя, а главное, о чем нужно. Впрочем, в самых первых его стихах еще можно ощутить желание писать, как все, желание напечататься:
Выпьем за наши дороги,
Пройденные вчера,
За промокшие ноги
И за тепло костра,
За небо ночей бессонных,
За грузные рюкзаки,
За преданных нам девчонок,
За будущие стихи.
Это ведь столь модные некогда «геологические» мотивы. Еще более «проходимыми» считались военные стихи типа:
И вечный бой.
Атаки на рассвете.
И пули, разучившиеся петь,
Кричали нам, что есть еще бессмертье...
Казалось, Бродский мог писать о том же, что Куклин, Кобраков, Агеев и масса других рифмоплетов, вторгавшихся в поэтические рубрики журналов, и не хуже них... Но нет! В решающий момент возникала строчка, завершающая вышеприведенную строфу: «А мы хотели просто уцелеть» – и стихотворение не могло заинтересовать ни одну редакцию. Поэт – человек, и ничто человеческое ему не было чуждо: гладиаторы в его стихах признавались, что искали не только истин, но и богатства римлян – оказалось, что не надо ждать ни истин, ни богатства. Будет только смерть на арене. Он рано понял это...
...Наследник лиры великих...
