Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Михаил Хейфец, популярный израильский журналист и историк, родился и вырос в Ленинграде, где работал преподавателем литературы и истории. Позже стал профессиональным литератором. В 1974 был осужден за написание предисловия к «самиздатскому» собранию сочинений Иосифа Бродского. В период заключения написал три книги, которые были опубликованы за пределами СССР.
Автор ряда публицистических книг, посвященных вопросам советской и российской истории, а также жизни в Израиле.
отрывок из произведения:
...7 марта меня доставили в зону № 17-а Мордовского управления лагерей (в истории они известны как Темниковские политлагеря, или «Дубровлаг»).
Даже в «лучшие годы» ГУЛАГа в семнадцатой «а» бывало не больше четырехсот с гаком зэков: по советским масштабам величина ничтожная. Собственно, лагерь 17-а официально, считался даже не лагерем, а участком при крупном лагере № 17, находившемся метрах в пятидесяти-ста от нашего забора. Ветераны-надзиратели рассказывали, что в семнадцатой «а» когда-то сидели монашки, посаженные за веру в Бога (западному читателю, наверное, трудно поверить, что это был единственный криминал в их деле. Я западных читателей понимаю: пока сам, своими глазами, не познакомился с этим странным государством в государстве, ГУЛАГом, не верил, что людей могут посадить только и исключительно за веру в Бога, без примеси других, пусть хотя бы выдуманных, хотя бы сфабрикованных обвинений. Но я лично, своими собственными глазами, читал приговоры у наших «стариков», где инкриминировалось такое. «Кормил единоверцев картофелем со своего огорода... Говорил, что хорошо бы устроить монастырь...». Человек с таким приговором — он просил меня написать надзорную жалобу, сам был малограмо-1-ным — при мне досиживал двадцать третий год (!!!) из двадцати пяти, отмеренных ему справедливым казанским областным судом в 1956 году. Посмеиваясь над монашеской «темнотой», надзиратели рассказывали, что женщины даже в кино не ходили на положенный раз в неделю сеанс, а вместо этого «молились на лес». Потом якобы они вымерли за проволокой от старости и болезней, и тогда-то малую зону приспособили для мужчин-«политиков», хотя производство по традиции, осталось женское, швейное: мы шили там знаменитые мордовские «белые рукавицы с одним пальцем».
Всю зону окружал глухой дощатый забор высотой примерно три метра, восемь рядов колючей проволоки — по четыре ряда с каждой стороны забора — и проволочные спирали-ловушки. По обе стороны забора простиралась так называемая «запретная полоса», которую бороновали заново каждое утро. Вдоль внутреннего периметра «запретки» бежала тропа, вытоптанная поколениями заключенных: ее на лагерном жаргоне именовали «кругом».
Что еще сказать о нашей малой зоне? На первой же «проверке» (перекличке заключенных надзирателями) я узнал, что клиентов ГУЛАГа здесь мало: помнится, было меньше девяноста человек. Новые друзья в первый вечер объяснили, что «политиков» из Мордовии перебрасывают в Пермскую область, на Урал, там открыты новые зоны. Все-таки Пермь подальше от Москвы, с ее инкорами и досадной «Хроникой текущих событий», поглубже, чем Мордовия, на восток и на север одновременно. По мнению моих друзей, нашу семнадцатую «а» пока что сделали, как они выразились, штрафным участком: сюда помещали лишь избранных заключенных, которых КГБ хотел «высветить», окружить особо плотным надзором штатных и нештатных сотрудников. Если бы в зоне с такой оперативной задачей находилось слишком много зэков — это затруднило бы работу комитетчиков. Поэтому к нам людей переводили редко, и обычно они были самые опасные и самые интересные для ГБ объекты наблюдения и изучения; ну, и, конечно, переводили сюда же самых ловких стукачей.
...В первый же вечер со мной познакомились двое армян, осужденных за «армянский национализм».
Сильно меня разочаровал первый, лагерный механик Арарат Товмасян, пожилой, понурый, замкнутый. Возможно, я слишком многого ждал от встречи с армянином-националистом. Как историку, мне свойственно романтизировать древние народы — это профессиональное свойство, и вдобавок я идеализирую отдельных представителей древних наций. Я знал, что армяне участвовали в формировании древнемесопотамской, парфянской, византийской, персидской цивилизаций, что они исторически пережили и переспорили ассирийцев и халдеев, Селевкидов и багдадских халифов, византийских и османских императоров. Такой живучий народ представлялся издали собранием мудрецов и людей Духа, знатоков истории и культуры... Но вот встретил первого армянина-националиста, то есть не рядового человека массы, а как бы борца за национальные идеалы, представителя — в моих глазах — армянской элиты, и происходит у нас такой разговор:
— Чего добивалась ваша организация?
— Земли! Земли! — как граммофон, отвечает Арарат.
— Вы требуете вернуть Армении ее земли? — догадываюсь я: эту историю немного знаю. — Какие именно?
— Наши исторические.
— Все-таки, какие точно?
— Ну, во времена Тиграна... — начал решительно и вдруг замолк.
— Земли Турецкой Армении?
— Да! Да! — он был обрадован, что я сам сформулировал.
— Где должна пройти западная граница будущей Армении? Молчит Арарат.
— Где будет столица будущей Армении? Молчит Арарат.
— Как вы думаете оградиться от турецкой опасности? Молчит Арарат. Наконец, после паузы промычал:
— Это другие люди знают..., — и ушел прочь. И больше со мной не разговаривал.
Только через несколько месяцев я догадался, что не так уж туп и темен был Товмасян, но вел он тонкую игру с гебистами за «поми-ловку» (о ней расскажу потом) и, видимо, не хотел раскрываться незнакомцу, любопытствующему и потому подозрительному еврею. Но это я потом сообразил, когда поднабрался лагерного опыта, а поначалу беседа сильно меня обескуражила...