Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Совершено убийство. Предполагаемый преступник схвачен. Неожиданно через несколько дней находящийся с ним в камере пожилой вдовец, отец двоих детей делает заявление, что убийца — он...
отрывок из произведения:
...В тюремной камере, которая служит для содержания под странжей до суда, — двухъярусные койки, небольшой тяжелый стол, четыре тумбочки, четыре табуретки. Высоко расположенное, забранное решеткой окно. И все. Вынужденное безделье, глухота грязноватых стен. Скучно. Нервно: судьба еще не окончательно решена. Люди, что рядом, с тобой временно, ты им никто, они тебе — никто. Словом, скверно...
В камере трое. Один — молодой коренастый парень, другой, долговязый, — постарше. Третий — лет сорока, с мягко очерченнным лицом и живыми карими глазами. Это Тобольцев, подследнственный Знаменского.
Компания «забивает козла». Игра идет без азарта, под харакнтерный «камерный» разговор.
— Сейчас главный вопрос — как она меня видела: спереди или сбоку, тревожится парень. — Если сбоку, пожалуй, не опознает, а?
— Одно из двух: либо опознает, либо не опознает, — говорит Тобольцев.
— Если опознает, скажу, что полтинник на том месте обронил. Поди проверь, чего я искал.
— Ну-ну, скажи, — Тобольцев спокоен, почти весел.
— Хорошо тебе, Тобольцев. Твоя история смирная, бумажная. А ему думать надо!..
— Не думать, а выдумывать, — роняет Тобольцев.
Парень вскидывается:
— Да если не выдумывать, это ж верный пятерик! Тогда все, что там, — машет он на окно, — все только через пять лет! Через пять лет, ты понимаешь?
— Понимаю. Я отсюда тоже не на волю пойду.
С лязгом открывается дверь, арестованные встают — положенно. Конвоир вводит новичка. Тот упитан, смазлив, с юношеским пушком на щеках; одет щеголевато, на плече сумка иностранной авиакомпании.
— Старший по камере! — вызывает конвоир. Тобольцев делает шаг вперед. — Укажите койку, объясните порядок поведения.
— Слушаюсь, гражданин начальник, — говорит Тобольцев.
Дверь запирается, щелкает глазок. Холина молча разглядыванют: он кажется чужаком здесь, среди заношенных пиджаков.
— Здравствуйте, — с запинкой произносит Холин.
— Здравствуйте, — вежливо отзывается Тобольцев.
— С благополучным прибытием! — фыркает парень.
— Раз прибыли, давайте знакомиться.
Холин поспешно протягивает руку.
— Холин, Вадим.
— Тобольцев.
Холин оборачивается к парню — тот демонстративно усаживанется за стол, а долговязый вместо руки Холина берется за его сумку.
— Разрешите поухаживать... Ишь, вцепился в свой ридикюль. Там указ об амнистии, что ли?
— В основном белье, — Холин пугливо выпускает сумку. — Есть хорошие сигареты, — Холин, торопясь, лезет в карман, пускает пачку по кругу.
Парень с удовольствием затягивается.
— Каким ветром в нашу преступную среду?
— Даже не знаю... взяли прямо на улице, совершенно неожинданно... Говорят, «по приметам»...
— А все-таки — за что ж такого молодого и культурного?
— Не говорит — не приставай, — урезонивает парня Тобольцев.
— Нет, пожалуйста... но ведь меня, собственно, ни за что... Нет, вы не смейтесь. Ну якобы я кого-то ограбил, чуть ли не убил... а я там даже и не был, честное слово!
— Якобы кого-то якобы ограбил. Может, при якобы свидетенлях? И дома якобы вещи нашли?
Оба — молодой и пожилой — гогочут. Рады развлечься.
Холин снова встает, озирается: нары, зарешеченное окошко, чужие руки роются в его сумке...
...В тюремной камере, которая служит для содержания под странжей до суда, — двухъярусные койки, небольшой тяжелый стол, четыре тумбочки, четыре табуретки. Высоко расположенное, забранное решеткой окно. И все. Вынужденное безделье, глухота грязноватых стен. Скучно. Нервно: судьба еще не окончательно решена. Люди, что рядом, с тобой временно, ты им никто, они тебе — никто. Словом, скверно...
