Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Мастер острого сюжета, закрученной интриги, точных, а потому и убедительных подробностей, достаточно вспомнить знаменитого «Ворошиловского стрелка» или непревзойденную криминальную сагу «Банда», Виктор Пронин великолепно владеет трудным жанром рассказа. В его рассказах есть место и для хитроумной «сыщицкой» головоломки, и для лиричного повествования о непростых отношениях между мужчиной и женщиной, и для исследования парадоксов человеческого характера. Словом, жизнь — штука непредсказуемая, ведь никогда не знаешь, что ждет тебя в любой следующий миг. Но в этом-то и самый интерес...
отрывок из произведения:
...Как быстро идет время, как ошарашиваюше быстро оно уходит… И самое печальное в том, что ход его с каждым годом ускоряется. Если раньше ты не замечал, как исчезает день, неделя, то теперь точно так же не успеваешь считать проносящиеся сквозь тебя годы… Ты, конечно, бодришься, еще без опаски смотришь в зеркало, иногда даже находишь в собственном изображении нечто утешительное, но если раньше твои прелести просто бросались в глаза и ты не знал, на чем остановиться, то теперь их приходится изрядно поискать… Когда то в глазах встречных девушек ты видел если не восторг, то хоть какое то к себе отношение – недовольство, интерес, насмешку, а сейчас они просто не видят тебя в упор. О девичьей насмешке ты можешь лишь мечтать, как о чем то несбыточном, а если и смотрит на тебя с загадочным любопытством, так это начальство – прикидывает, не созрел ли ты для той работы, для этого задания, достаточно ли ты уже мудр, чтобы пренебречь собственным мнением, пожертвовать достоинством, достаточно ли уже предан, чтобы он без риска мог накинуть тебе трешку к зарплате, помянуть добрым словом в приказе, похлопать по плечу при опальном сотруднике, для которого подобные начальственные ласки есть предмет сладостных вожделений… Такие примерно мысли вяло проплывали в голове Ксенофонтова, когда он однажды засиделся в редакции, сочиняя вольнодумную статью о многолетних мытарствах жителей коммунальной квартиры на улице Красной. Он описал утренние очереди в туалет, вечернюю толчею на кухне, мимолетные ссоры, затяжные склоки, описал душные вываривания белья, пьяные торжества в одной комнате, когда в других балдеют, рожают, умирают. Все описал Ксенофонтов, но проникнуться болью и страданиями коммунальщиков, как бывало, не мог, да и не хотел. Может быть, возросшее мастерство позволяло ему добиться читательского сочувствия, самому оставаясь холодным, если не равнодушным, а возможно, дело было в другом – всенародная борьба с пьянством привела к тому, что из продажи исчезло пиво, а человека, которого видели с бутылкой, сразу определяли в алкоголики и немедля начинали собирать документы для помещения его в лечебно трудовой профилакторий на предмет излечения от опасного заболевания. Поэтому встретиться с Зайцевым, как прежде легко и беззаботно, он уже не мог, да и Зайцев не хотел рисковать службой. Пить же пиво, таясь, заперев дверь и забравшись под одеяло, а потом жевать мятную жвачку, убивая в себе священный пивной дух… Нет, это не встреча, это не пиво. А без общения с близким человеком откуда взяться легкости, искреннему сочувствию, беззаботной шалости… Ксенофонтов вздохнул, сложил исписанные листки, поставил на них графин с водой, чтобы случайный сквозняк не унес его труды в форточку, и уже направился было к выходу… Да зазвонил телефон. Нет, он не бросился к нему, как в юные годы, когда от каждого звонка он ждал радостных приключений и прекрасных встреч, он лишь оглянулся и продолжал смотреть на телефон с усталой озадаченностью, а когда наконец решил взять трубку, тот замолчал сам по себе. Ксенофонтов направился к двери, но опять раздался звонок.
– Слушаю, – сказал Ксенофонтов, механически пробегая глазами по только что созданным строкам.
– Это хорошо! – прозвучал в трубке бодрый голос.
– Зайцев? – протянул Ксенофонтов. – Неужели ты?
– А что, тебе еще кто то звонит?
– Никто, старик! Только ты! Клянусь.
– У тебя как сегодня?
– Ты о чем?
– Время? Силы? Умственные способности?
– Могу поделиться. – Ксенофонтов боялся поверить, что все это кому то понадобилось.
– Тогда дуй ко мне, машина будет у редакции через десять минут.
Услышав короткие гудки, Ксенофонтов положил трубку. На лице его блуждала неопределенная гримаса, но если присмотреться… Все таки это была улыбка. Он зашел в туалет, тщательно вымыл руки, хотя при нынешних трудностях с мылом в это трудно поверить, плеснул в лицо холодной водой, подмигнул себе в зеркало мокрым глазом, покрутил головой, вытряхивая из нее бумажную пыль, скопившуюся за день. Теперь, посвежевший, он готов был изучать следы, улики, подлые замыслы и коварные домыслы. Да и движения ксенофонтовские стали строже, походка обрела почти прежнюю легкость, может быть, даже некоторую упругость...
...Как быстро идет время, как ошарашиваюше быстро оно уходит… И самое печальное в том, что ход его с каждым годом ускоряется. Если раньше ты не замечал, как исчезает день, неделя, то теперь точно так же не успеваешь считать проносящиеся сквозь тебя годы… Ты, конечно, бодришься, еще без опаски смотришь в зеркало, иногда даже находишь в собственном изображении нечто утешительное, но если раньше твои прелести просто бросались в глаза и ты не знал, на чем остановиться, то теперь их приходится изрядно поискать… Когда то в глазах встречных девушек ты видел если не восторг, то хоть какое то к себе отношение – недовольство, интерес, насмешку, а сейчас они просто не видят тебя в упор. О девичьей насмешке ты можешь лишь мечтать, как о чем то несбыточном, а если и смотрит на тебя с загадочным любопытством, так это начальство – прикидывает, не созрел ли ты для той работы, для этого задания, достаточно ли ты уже мудр, чтобы пренебречь собственным мнением, пожертвовать достоинством, достаточно ли уже предан, чтобы он без риска мог накинуть тебе трешку к зарплате, помянуть добрым словом в приказе, похлопать по плечу при опальном сотруднике, для которого подобные начальственные ласки есть предмет сладостных вожделений… Такие примерно мысли вяло проплывали в голове Ксенофонтова, когда он однажды засиделся в редакции, сочиняя вольнодумную статью о многолетних мытарствах жителей коммунальной квартиры на улице Красной. Он описал утренние очереди в туалет, вечернюю толчею на кухне, мимолетные ссоры, затяжные склоки, описал душные вываривания белья, пьяные торжества в одной комнате, когда в других балдеют, рожают, умирают. Все описал Ксенофонтов, но проникнуться болью и страданиями коммунальщиков, как бывало, не мог, да и не хотел. Может быть, возросшее мастерство позволяло ему добиться читательского сочувствия, самому оставаясь холодным, если не равнодушным, а возможно, дело было в другом – всенародная борьба с пьянством привела к тому, что из продажи исчезло пиво, а человека, которого видели с бутылкой, сразу определяли в алкоголики и немедля начинали собирать документы для помещения его в лечебно трудовой профилакторий на предмет излечения от опасного заболевания. Поэтому встретиться с Зайцевым, как прежде легко и беззаботно, он уже не мог, да и Зайцев не хотел рисковать службой. Пить же пиво, таясь, заперев дверь и забравшись под одеяло, а потом жевать мятную жвачку, убивая в себе священный пивной дух… Нет, это не встреча, это не пиво. А без общения с близким человеком откуда взяться легкости, искреннему сочувствию, беззаботной шалости… Ксенофонтов вздохнул, сложил исписанные листки, поставил на них графин с водой, чтобы случайный сквозняк не унес его труды в форточку, и уже направился было к выходу… Да зазвонил телефон. Нет, он не бросился к нему, как в юные годы, когда от каждого звонка он ждал радостных приключений и прекрасных встреч, он лишь оглянулся и продолжал смотреть на телефон с усталой озадаченностью, а когда наконец решил взять трубку, тот замолчал сам по себе. Ксенофонтов направился к двери, но опять раздался звонок.
