Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Всеволод Александрович Ревич — критик и литратуровед, один из самых интересных и влиятельных авторов, работавших в области литературной и кинофантастики. Всеволод Ревич участвовал в становлении бардовской песни, отстаивал право фантастов нового поколения на свободу творческого самовыражения. Его публикации много сделали для того, чтобы отечественная фантастика избавилась от догм «ближнего прицела».
отрывок из произведения:
...История литературы входит полноправной частью в сегодняшний литературный процесс, развитие невозможно без установления преемственности, без выяснения традиций. Но правомерно ли говорить об истории русской фантастики? Существовало (а может быть, и сейчас существует) мнение, что в нашей стране за редкими и нетипичными исключениями фантастики не было вообще. Такое суждение высказал в свое время Е. Замятин в книге «Герберт Уэллс»: «...Образцов социальной и научной фантастики почти нет; едва ли не единственным представителем этого жанра окажутся рассказ «Жидкое Солнце» Куприна и роман «Красная Звезда» Богданова, имеющие скорее публицистическое, чем художественное значение».
Категоричность этого заявления — результат неосведомленности; из книг русской дореволюционной фантастики можно составить довольно приличную библиотеку. Не следует, конечно, ударяться, как это делают некоторые из «фантастоведов», в другую крайность и объявлять дореволюционную фантастику яркой и заметной ветвью великой русской литературы. Это, конечно, не так, в ее ослепительном сиянии отдельные фантастические блестки легко могли затеряться и действительно затерялись. Предлагаемая читателю брошюра вовсе не ставит целью доказать, что советская фантастика смогла многое позаимствовать из литнаследства своих предшественников, что ей не пришлось почти все начинать с нулевой отметки. Серьезной и непрерывающейся «фантастической» традиции в русской литературе действительно не существовало. Своих жюльвернов и уэллсов у нас и вправду не было. Так же как не было более или менее «серьезной» приключенческой, в частности детективной, литературы. Можно высказать несколько предположений, почему так произошло, почему возникли «белые пятна» на карте русской литературы, которая по остальным направлениям занимала ведущие позиции в мире. Боюсь, однако, что предположения не выйдут за ранг умозрительных рассуждений, их можно легко доказывать и легко опровергать.
Едва ли стоит тревожить тени Менделеева, Лобачевского, Мечникова, Лебедева, Павлова или Циолковского, чтобы доказать, что опорные пункты научно-технического прогресса располагались и на нашей территории. Был и интерес читающей публики. Произведения Эдгара По, Жюля Верна, Герберта Уэллса переводились «с колес» и пользовались в России популярностью, вероятно, превышающей популярность этих писателей на их родине. А большой отечественной фантастики все же не было. Видимо, действовал целый комплекс причин, из которых не последнее место надо отвести подавляющему влиянию таких гигантов, как Толстой, Достоевский, Чехов, утвердивших главной темой русской литературы нравственные искания мятущейся души. Были, наверно, и трудно учитываемые случайности литературного процесса, и это лучше всего доказывается тем, что после Октября 1917 года буквально за несколько лет родилась мощная и своеобразная школа фантастики. Пробел был заштрихован.
Тут может возникнуть вопрос: есть ли смысл в свете всего сказанного ворошить прах двух-трех десятков прочно и чаще всего заслуженно забытых книг? Смысл, мне кажется, все же есть. Во-первых, исторические аналогии всегда поучительны и любопытны, особенно когда речь заходит о произведениях, содержащих прямой футурологический прогноз. А во-вторых, при нынешнем увлечении фантастикой в таком обзоре есть и непосредственный интерес: узнать, что же в данной области совершили предшественники, что они сумели предвосхитить.
Есть еще один аспект в изучении русской фантастики. Она с особой стороны характеризует состояние общественной мысли. Но здесь же скрывается и главная трудность обозрения. Невозможно, разумеется, писать об отдельных произведениях, вырывая их из контекста общего состояния литературы, философии, публицистики данного периода, но и, понятно, невозможно в столь специализированной брошюре давать каждый раз развернутые характеристики отдельных десятилетий или подробно задерживаться на противоречиях мировоззрения тех или иных писателей. Остается надеяться, что общее представление о русской литературе XVIIIXIX веков читатель имеет и знает, например, хотя бы из школьного курса, кем был Фаддей Булгарин и какую он играл роль во времена Пушкина и Одоевского, что позволяет ограничиваться самыми необходимыми краткими сведениями.
И еще одно, как говорили в старину, предуведомление. Фантастика — область пограничная, в ней чисто литературное тесно перемешано с научным, философским, политическим... Поэтому разговор о фантастике всегда имеет тенденцию превратиться в политико-экономический трактат. Говорить о фантастике, не затрагивая мировоззрения авторов, разумеется, немыслимо, но насколько возможно автор старался придерживаться рамок литературоведческого обзора...
...История литературы входит полноправной частью в сегодняшний литературный процесс, развитие невозможно без установления преемственности, без выяснения традиций. Но правомерно ли говорить об истории русской фантастики? Существовало (а может быть, и сейчас существует) мнение, что в нашей стране за редкими и нетипичными исключениями фантастики не было вообще. Такое суждение высказал в свое время Е. Замятин в книге «Герберт Уэллс»: «...Образцов социальной и научной фантастики почти нет; едва ли не единственным представителем этого жанра окажутся рассказ «Жидкое Солнце» Куприна и роман «Красная Звезда» Богданова, имеющие скорее публицистическое, чем художественное значение».
