Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Николай Дмитриевич Телешов — писатель, заслуженный деятель искусств РСФСР (1938). Выходец из московской купеческой семьи. Окончил московскую Практическую коммерческую академию (1884). В 1899 организовал литературный кружок «Среда». После 1917 работал в Наркомпросе и других государственных учреждениях. С 1923 зав. музеем МХАТа (Камергерский пер., 3). Писатель менял адреса, а с ними и местонахождение своих знаменитых «Сред»: с 1904 — Чистопрудный бульвар, 21; с 1913 — Покровский бул., 18 (мемориальная доска), где хранятся книги и вещи, принадлежавшие Телешову, и проходят заседания членов комиссии «История московских улиц» Общества охраны памятников истории и культуры Москвы. Телешов — автор рассказов, повести о Революции 1905-07 «Начало конца» (1933), «Записок писателя» (1925-1943), ярко запечатлевших события литературной и театральной жизни Москвы.
отрывок из произведения:
...Дорога вела сибирской заимкой. По сторонам за крестьянскими усадьбами раскидывались пашни, а впереди, где начинался березовый лес, на самом краю чернела одинокая землянка.
Уже вечерело, когда к этой землянке подошли двое молодых людей. Один из них был лет тридцати, красивый брюнет, с тонкими чертами лица, хорошо сложенный, одетый в охотничью куртку и высокие сапоги; за поясом у него висел пустой ягдташ, за плечами — ружье; это был земский заседатель Василий Михайлович Волынцев, только что прибывший сюда из Петербурга. Or страшной ли усталости, или от неудачной охоты он был не в духе и торопился домой, где его дожидалась масса дел, надоедливых и безынтересных. Спутником его по охоте был волостной писарь, бывший псаломщик Услышинов, уроженец здешнего села, знавший наизусть все пути и дороги и провожавший Волынцева «пур пассэ летан» — как он сам выражался, хотя и не знал в точности, что это обозначает; вместо ружья он ходил с сучковатою тростью, курил вместо своих волынцевские папиросы и очень гордился, что «петербургский аристократ и первое лицо здесь» ни с кем, кроме него, не веде г компании; его пестрый пиджак и брюки навыпуск с обкусанными задками, и сапоги на высоких кривых каблучках, и набекрень надетый картузик, на котором виднелась на месте кокарды запыленная дырочка, его закрученные усы и на мизинце колечко — все обнаруживало в нем местного сердцееда и франта, хотя Услышинов по серьезности и по костюму надеялся не отстать от Волынцева и быть ему «под пару».
Двери землянки были не заперты. Чтобы спросить напиться, Волынцев отворил их, но внутри никого не было, хотя у самого порога стоял «туяз», берестовый бурак, с молоком, покрытый большим куском хлеба, а рядом лежали яйца и творог.
— Где же хозяин? — досадливо сказал Волынцев. — Я хочу пить.
— Сколько угодно-с, — отвечал писарь и потянулся за кринкой. — Вы сами здесь хозяин!
— Погоди, — остановил Волынцев. — Может быть, люди приготовили себе ужин... Странные люди: двери настежь, самих ни души... Этак всякий придет, мало ль здесь народа шатается. А после плакаться будут: обокрали!..
Услышинов вежливо усмехнулся.
— Это нарочно так делают. Для того и поставлено, чтобы прохожие ели и пили... Не беспокойтесь, Василий Михайлович, кушайте, сколько угодно.
— Для прохожих? — усомнился Волынцев. — Кто же это делает для прохожих? И с какой стати?
— Все делают, во всех деревнях, — отвечал с удовольствием писарь. — Обычай старинный, спокон веков; его всякий себе, можно сказать, священной обязанностью ставит.
Здесь, по заимкам, реже случается, а в деревнях — пряп выносят еду каждую ночь на улицу, за окошко. Поставят на полочку, а ночью бродяга придет, отыщет — ну и сыт!
— Бродяга?.. Какой бродяга?
— А вот которые с ссылки... из каторги бегут, из рудников там... Бродягами здесь называются.
Волынцев удивленно взглянул на писаря.
— Да-с! Это и есть для них пропитание! — добавил тот, радуясь неизвестно чему. — Ведь через наши места этих беглых идет-идет, счету им нет! Может, сто лет все идут. Иу жители и привыкли.
Услышинов продолжал рассказывать, а Василий Михайлович стоял задумчивый, наморщив лоб и закусив губу. Оч вспомнил, что слыхал об этом обычае еще в Петербурге, даже что-то читал или видел какую-то картину на выставке, но, не интересуясь тогда Сибирью, не обратил на это внимания и скоро забыл. Только теперь, столкнувшись лицом к лицу с фактом, он вспомнил прежние рассказы, горячие споры по этому поводу и недоумевал, даже более того — поражался, как могла водвориться такая бессмыслица, как могло население идти так открыто против закона, его же самого охраняющего, как могло, наконец, начальство допускать такой странный обычай и дать ему укорениться в народе...
...Дорога вела сибирской заимкой. По сторонам за крестьянскими усадьбами раскидывались пашни, а впереди, где начинался березовый лес, на самом краю чернела одинокая землянка.
