Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
«Дэниел Мартин», Книга, которую сам Фаулз называл «примером непривычной, выходящей за рамки понимания обывателя философии» и одновременно «попыткой постичь, каково это – быть англичанином». Перед вами – британский «сад расходящихся тропок».
Фаулз – величайший прозаик нашего времени. У него удивительное чувство слова, мастерское владение литературным языком и поразительный дар создавать поистине волшебные строки.
«Дэниел Мартин» – настоящий tour de force, взрыв энергетического воображения и страстной искренности, книга, даже случайные недостатки которой, без сомнения, куда более привлекательны, чем скромные удачи многих других писателей.
отрывок из произведения:
...Когда, сразу после того, как Мириам и Марджори ушли от меня, я уехал в Нью Мексико , свободного времени у меня оказалось предостаточно. Режиссер фильма был занят на съемках какого то вестерна, и обсуждение сценария всегда назначалось на вечер. Съемочная группа базировалась в Санта Фе: в порядке исключения они на сей раз отказались от пейзажа с крутым холмом посреди ровной долины и решили снимать главным образом среди южных отрогов Скалистых гор, протянувшихся через пустыню прямо на территорию штата. Я приехал сюда впервые в жизни и, как многие до меня – самым знаменитым среди моих предшественников был, разумеется, Д.Г. Лоуренс, – сразу же в эти места влюбился. Подобно Сан Франциско и Новому Орлеану, Санта Фе – один из самых человечных городов в Америке; каким то чудом здесь ухитрились отказаться от строительства небоскребов, и в буквальном смысле нерезкий профиль города сказался и на многом другом. Кажется, Льюис Мамфорд сказал, что архитектура деловых центров Америки – это попытка разъединить людей, установить между ними дистанцию, изгнав из поля зрения простую человечность и ее нормальные критерии. Возможно, оттого, что Санта Фе оказался в стороне от бешеной погони за богатством, избрав иную судьбу и приняв к себе бесчисленное множество людей искусства и ремесел, это город удивительно спокойный, может быть, чуть слишком провинциальный, но это даже составляет предмет его гордости. Дома из необожженного кирпича в колониальном испанском стиле с их прелестными внутренними двориками патио, сладко терпкий, словно дымок ладана, запах горящих сосновых поленьев, неизменно пропитывающий сумерки Нью Мексико, поразительный свет и воздух высоко взобравшейся пустыни, тополиные рощи и старые, с колоннадами, здания магазинов вокруг сонной центральной площади, колокольный звон, плывущий сквозь ночь от собора, – все это не похоже на Америку европейских мифов; в эту Америку я влюбился с первого взгляда и сохранил это чувство до сего дня.
Однако, даже если бы Санта Фе оказался менее привлекательным, это нисколько не уменьшило бы моего восхищения окружающими его ландшафтами. В Соединенных Штатах, несомненно, есть более яркие места, но ни одно из них не обладает такой истинно греческой гармоничностью, таким классическим совершенством и благородством линий, как пространства вдоль берегов Рио Гранде, миль на пятьдесят к северу между Санта Фе и Хаосом. На всю жизнь запоминаются некоторые силуэты на фоне неба; один из таких – родом из детства – южный край Дартмура. Эта линия горизонта до сих пор не уходит из моих снов, и глубинная матрица ее очертаний всегда живет в пейзажах, внешне ничем ее не напоминающих. Долина Рио Гранде между Санта Фе и Хаосом, кроме того, – один из крупнейших центров индейских пуэбло , и, хотя меня не тронули современные их Деревни внизу, в долине, я был очарован заброшенными «средневековыми» поселениями на плато столовых гор, что смотрят через ущелье прямо на Санта Фе. Атмосфера их, как ни парадоксально это звучит, сродни атмосфере цивилизаций европейских, точнее говоря – этрусской или минойской. Она пронизана ощущением утраты и тайны, чувством некоей магической связи между человеком и природой, просматривающейся и в их искусстве, и в тех скудных сведениях, что дошли до нас, о жизни и быте обитателей этих поселений. Видимо, именно это так привлекало Лоуренса. К тому же поселения великолепно расположены, акрополь каждой деревни стоит, словно на пьедестале, на скале из вулканического розового туфа, над беспредельной зеленью сосновых лесов и широких равнин. Горизонты их иззубрены вершинами гор, заросших понизу хвойными лесами, которые постепенно – чем выше, тем заметнее – растворяются в янтарно седых осиновых рощах, за ними идут снега, а еще выше – ничем не замутненная лазурь небес. Пространства здесь беспредельны, о существовании таких пейзажей многие горожане давно успели забыть; ты словно попадаешь на иную, еще не заселенную людьми планету, она добрее, мягче и благороднее нашей. В Европе только одно место можно сравнить с этим: Фестос на Крите.
Однажды я привез сюда Дженни – очень ненадолго. У нее два дня оказались свободными, и она меня уговорила – я как то сильно расчувствовался, рассказывая ей о своей привязанности к этим местам. В один прекрасный вечер мы самолетом отправились из Лос Анджелеса в Альбукерке, а ночью на машине добрались в Санта Фе. Настроение было как у нашаливших детей: ведь только суперзвездам позволено подвергать собственную судьбу и судьбу съемок такому риску, но веселились мы вовсю. Дженни впервые попробовала мексиканскую еду, ей понравилась затрапезная старая posanda, которую я снял для нас, горьковатый ночной воздух, дымок горящих сосновых поленьев (аромат местных сосен – pinon – неповторим), бесконечные лавки индейских торговцев с национальной керамикой, коврами и ювелирными поделками; замечательно было почувствовать себя прогульщицей.
На следующий день я повез ее смотреть Пуйе и Фрихольский каньон в Бандельерском национальном заповеднике, на котором до сих пор лежит невидимая тень Лос Аламоса. В Пуйе она с восторгом карабкалась то вверх, то вниз, осматривая ряды скальных жилищ, пыталась подманить бурундучков, задавала бесчисленные вопросы, облазила весь акрополь; я показал ей золотистого дятла и всяких других птиц, населяющих столовые горы; она без конца чмокала меня то в нос, то в щеку, как школьница: я такой замечательный – привез ее в такое чудесное место, и такой умный, что все про все знаю, и знаю такие места. В заповеднике все продолжалось в том же духе, хотя Бандельер – это место совсем иное, укрытое на дне каньона: la bonne vaux, священная долина, превращенная в музей, сонная, лесистая, обращенная внутрь себя, невообразимо далекая от привычного мифа о «краснокожих индейцах»… мирная земледельческая культура, не так уж далеко ушедшая от садов Эдема. Все еще живущие здесь древние растения, юкка и колючая цилиндрическая груша, лечебные и красящие травы, казалось, наделены какой то таинственной высшей силой, обладают равным статусом с людьми: именно это почувствовал когда то юный Ретиф на другой стороне Земли. Они словно посмеиваются про себя, сказала Дженни, смотрите ка, мы живем здесь гораздо дольше, чем ваши замшелые человеческие существа...