Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Михаил Федотов, родился в 1945 году в Ленинграде. По образованию врач-онколог. Около двадцати лет провел в эмиграции (Италия,Канада,Израиль). Автор романа «Соотечественники» и повести «Иерусалимские хроники». С 1998 года живет в Санкт-Петербурге.
отрывок из произведения:
...Уже несколько дней пытаюсь написать тебе письмо, а третьего дня утром был у похудевшего Верника. Он приезжает из своих сохнутовских вояжей почти здоровым. Но всё-таки не говорит на человеческом языке, а начинает пиздеть про литературу, а я этого не выношу. И я тормознул у нового выезда из Бейт-Лехема и призадумался, ехать к нему или нет. В прошлый раз мы с ним говорили о тебе обычную чепуху. Что Катька там в Бостоне вознеслась, ля-ля-тополя. Что ребята тут твои тусуются на какой-то крыше, что приехал гандон Бреннер, который мастурбирует в тазике. Он уже посидел в швейцарской тюрьме и стал довольно важным. «На него ходят«! Я никогда их всех не видел и просто дивлюсь, что еще происходит какая-то светская окололитературная возня. И на эту крышу можно водить девчонок, хоть уже не очень понятно зачем. Осень патриарха. Жизнь поднадоела, но в общем ещё не совсем. На будильнике пять часов утра. Раньше я заказывал письма с вечера. Часа в два ночи просыпался и их записывал. А сейчас я чувствую, что в Иерусалиме уже светает, и через час на стройку выйдут молдоване. Они строят напротив виллу какому-то религиозному придурку, и эти твои молдавские мелодии меня уже заебали. Ты же старая молдавская поэтесса и тебе эта тема близка. В городе жуткое засилье голодных иностранных рабочих. Даже в Вестях была статья, что восемь строителей-румын зверски изнасиловали пожилую квартирную хозяйку, так что её пришлось госпитализировать. Потому что иначе, на проституток уходит весь дневной заработок. Мне мой сменный водитель тоже предложил перевести в Ленинград деньги и выписать свою валютную проститутку, но потом дело сорвалось. Сложность в том, чтобы проституток не пропускают через визовый контроль, и приходится везти их сюда по дорогой визе для паломников. Ничего в этом ужасного нет, почему проститутка не может быть паломницей? Оттого, что она отдаёт своё тело иностранным товарищам? Я тут со всеми советовался, участвовать мне или нет, и все говорили «участвуй»! И я даже мечтал, что она приедет, я встречу её в аэропорту, и она окажется не проституткой, но почему-то не получилось. И еще в последнее время понаехало жуткое количество каких-то малайцев, так что Иерусалим, если ты его как-то помнишь, то ты уже можешь перестать помнить. И вообще это последнее место на земле, в котором хотелось бы писать. Я живу на горе за больницей, там где ты жила с Витькой в 91 году, когда я приперся к вам с печатной машинкой. Но на эту гору на своём тендере я уже еле-еле взбираюсь, потому что у меня уже пол года нет второй скорости. А для третьей там очень круто, и если машина накроется, то сразу в сорок пятый раз придется решать, куда из Иерусалима уезжать. Потому что новую машину мне не купить, а эту ремонтировать очень дорого. Да я всё равно на ремонт ничего не смог отложить. Но кроме погрузки никакой работы за деньги мне для себя не придумать. Витька хоть ездит на новом грузовике и печатается в «Знамени» или в «Звезде» или ещё где-то, но это уже совершенно не из моей жизни, потому что, если я вижу своё имя напечатанным, то у меня появляется глубочайшее отвращение к себе, и мне с этим не справиться. Когда-то по молодости я считал, что всё равно где печататься. И хотел печататься в «Круге», а Эмка мне не позволяла. Там тогда шел из номера в номер замечательный сексуальный роман, из которого я помню только одну фразу, что «она села на его немалый». Ничего лучшего я на «русите» до этого не читал. Но с этими литературными пидорами, которые мастурбируют в тазиках, мне очень пересекаться не хочется. А грузить тоже уже невмоготу. Приходится для этого всё время качаться в зале, но уже блядь глубокая старость, и впрягаться в лямку и таскать целыми днями холодильники очень надоело. Два-три холодильника и писать после этого совершенно невозможно. Но в этой сраной стране не существуют других работ, куда меня могут взять. Они как-то интуитивно чувствуют, что я их всех считаю козлами. Но все как сговорились: намного удобнее израильтян считать за нормальных людей, и тогда никому не стыдно играть в эти игры. Ну что тебе об этом писать, как будто ты сама не понимаешь. Американцы тоже, конечно, козлы. Я думаю, что тебе основательно пришлось поглупеть, чтобы там обосноваться. Потому что я уверен, что вот эти молдавские рабочие, которые уже гремят у нас во дворе, намного живей всей твоей гарвардской профессуры. Одним словом, я встал на выезде из Вифлеема и начал думать, ехать ли к Вернику. Приедешь, а у него сидит в гостях какая-нибудь иерусалимская поэтесса, читает стихи или спрашивает меня как своего: «Вы чего-нибудь пишете?». Мне каждый раз хочется их спросить: «А вы любите ебаться?» Я не спрашиваю, потому что это обычно женщины с сильным романтическим душком, и мне страшно подумать, что они могут ответить. Всё-таки высокую поэзию очень трудно терпеть. Я тебя выдерживал только потому, что никогда не читал твоих стихов. А в этот день я еще с утра слушал препирательство своих грузчиков по поводу какой-то врачихи из Минска, на которой толстый грузчик хотел жениться, а второй его отговаривал. Толстый говорил, что «она даёт», особенно если намекнуть, что хочешь жениться. А второй говорил, что она «даёт всем», и по этому поводу они спорили. А я и так ехал жутко нервно. Там есть одна развилка внутри мусульманской деревни, а рядом стройка. Меня там несколько дней назад закидали булыжниками. Я всегда там приостанавливаюсь, потому что знаков нет и я забываю, в какую сторону поворачивать. И сначала в меня попал первый камень, а потом я уже увидел рядом с машиной их небритые рожи. Я ничего не успел почувствовать, только надеялся, что не заглохну. Но после развилки эти слова, что «она всем даёт», меня стали даже успокаивать. У меня внутри от них начиналось какое-то сексуальное брожение. Это очень красивые молодёжные слова, я их не слышал уже лет тридцать. Как-то не приходилось. Мы ехали в религиозный хасидский мошав со стиралкой и тяжеленным холодильником «Амкор-13», и до караванов по глине нужно было ещё сто метров топать. Я шёл под ремнём спиной к караванам и думал, что если бы я был женщиной, то лучше бы я «давал всем», а не просто «давал». Караваны стоят в этом мошаве на склонах на разных уровнях, и мы кружили по тропинке, наступая на колючие кусты и жутко матерясь...
...Уже несколько дней пытаюсь написать тебе письмо, а третьего дня утром был у похудевшего Верника. Он приезжает из своих сохнутовских вояжей почти здоровым. Но всё-таки не говорит на человеческом языке, а начинает пиздеть про литературу, а я этого не выношу. И я тормознул у нового выезда из Бейт-Лехема и призадумался, ехать к нему или нет. В прошлый раз мы с ним говорили о тебе обычную чепуху. Что Катька там в Бостоне вознеслась, ля-ля-тополя. Что ребята тут твои тусуются на какой-то крыше, что приехал гандон Бреннер, который мастурбирует в тазике. Он уже посидел в швейцарской тюрьме и стал довольно важным. «На него ходят«! Я никогда их всех не видел и просто дивлюсь, что еще происходит какая-то светская окололитературная возня. И на эту крышу можно водить девчонок, хоть уже не очень понятно зачем. Осень патриарха. Жизнь поднадоела, но в общем ещё не совсем. На будильнике пять часов утра. Раньше я заказывал письма с вечера. Часа в два ночи просыпался и их записывал. А сейчас я чувствую, что в Иерусалиме уже светает, и через час на стройку выйдут молдоване. Они строят напротив виллу какому-то религиозному придурку, и эти твои молдавские мелодии меня уже заебали. Ты же старая молдавская поэтесса и тебе эта тема близка. В городе жуткое засилье голодных иностранных рабочих. Даже в Вестях была статья, что восемь строителей-румын зверски изнасиловали пожилую квартирную хозяйку, так что её пришлось госпитализировать. Потому что иначе, на проституток уходит весь дневной заработок. Мне мой сменный водитель тоже предложил перевести в Ленинград деньги и выписать свою валютную проститутку, но потом дело сорвалось. Сложность в том, чтобы проституток не пропускают через визовый контроль, и приходится везти их сюда по дорогой визе для паломников. Ничего в этом ужасного нет, почему проститутка не может быть паломницей? Оттого, что она отдаёт своё тело иностранным товарищам? Я тут со всеми советовался, участвовать мне или нет, и все говорили «участвуй»! И я даже мечтал, что она приедет, я встречу её в аэропорту, и она окажется не проституткой, но почему-то не получилось. И еще в последнее время понаехало жуткое количество каких-то малайцев, так что Иерусалим, если ты его как-то помнишь, то ты уже можешь перестать помнить. И вообще это последнее место на земле, в котором хотелось бы писать. Я живу на горе за больницей, там где ты жила с Витькой в 91 году, когда я приперся к вам с печатной машинкой. Но на эту гору на своём тендере я уже еле-еле взбираюсь, потому что у меня уже пол года нет второй скорости. А для третьей там очень круто, и если машина накроется, то сразу в сорок пятый раз придется решать, куда из Иерусалима уезжать. Потому что новую машину мне не купить, а эту ремонтировать очень дорого. Да я всё равно на ремонт ничего не смог отложить. Но кроме погрузки никакой работы за деньги мне для себя не придумать. Витька хоть ездит на новом грузовике и печатается в «Знамени» или в «Звезде» или ещё где-то, но это уже совершенно не из моей жизни, потому что, если я вижу своё имя напечатанным, то у меня появляется глубочайшее отвращение к себе, и мне с этим не справиться. Когда-то по молодости я считал, что всё равно где печататься. И хотел печататься в «Круге», а Эмка мне не позволяла. Там тогда шел из номера в номер замечательный сексуальный роман, из которого я помню только одну фразу, что «она села на его немалый». Ничего лучшего я на «русите» до этого не читал. Но с этими литературными пидорами, которые мастурбируют в тазиках, мне очень пересекаться не хочется. А грузить тоже уже невмоготу. Приходится для этого всё время качаться в зале, но уже блядь глубокая старость, и впрягаться в лямку и таскать целыми днями холодильники очень надоело. Два-три холодильника и писать после этого совершенно невозможно. Но в этой сраной стране не существуют других работ, куда меня могут взять. Они как-то интуитивно чувствуют, что я их всех считаю козлами. Но все как сговорились: намного удобнее израильтян считать за нормальных людей, и тогда никому не стыдно играть в эти игры. Ну что тебе об этом писать, как будто ты сама не понимаешь. Американцы тоже, конечно, козлы. Я думаю, что тебе основательно пришлось поглупеть, чтобы там обосноваться. Потому что я уверен, что вот эти молдавские рабочие, которые уже гремят у нас во дворе, намного живей всей твоей гарвардской профессуры. Одним словом, я встал на выезде из Вифлеема и начал думать, ехать ли к Вернику. Приедешь, а у него сидит в гостях какая-нибудь иерусалимская поэтесса, читает стихи или спрашивает меня как своего: «Вы чего-нибудь пишете?». Мне каждый раз хочется их спросить: «А вы любите ебаться?» Я не спрашиваю, потому что это обычно женщины с сильным романтическим душком, и мне страшно подумать, что они могут ответить. Всё-таки высокую поэзию очень трудно терпеть. Я тебя выдерживал только потому, что никогда не читал твоих стихов. А в этот день я еще с утра слушал препирательство своих грузчиков по поводу какой-то врачихи из Минска, на которой толстый грузчик хотел жениться, а второй его отговаривал. Толстый говорил, что «она даёт», особенно если намекнуть, что хочешь жениться. А второй говорил, что она «даёт всем», и по этому поводу они спорили. А я и так ехал жутко нервно. Там есть одна развилка внутри мусульманской деревни, а рядом стройка. Меня там несколько дней назад закидали булыжниками. Я всегда там приостанавливаюсь, потому что знаков нет и я забываю, в какую сторону поворачивать. И сначала в меня попал первый камень, а потом я уже увидел рядом с машиной их небритые рожи. Я ничего не успел почувствовать, только надеялся, что не заглохну. Но после развилки эти слова, что «она всем даёт», меня стали даже успокаивать. У меня внутри от них начиналось какое-то сексуальное брожение. Это очень красивые молодёжные слова, я их не слышал уже лет тридцать. Как-то не приходилось. Мы ехали в религиозный хасидский мошав со стиралкой и тяжеленным холодильником «Амкор-13», и до караванов по глине нужно было ещё сто метров топать. Я шёл под ремнём спиной к караванам и думал, что если бы я был женщиной, то лучше бы я «давал всем», а не просто «давал». Караваны стоят в этом мошаве на склонах на разных уровнях, и мы кружили по тропинке, наступая на колючие кусты и жутко матерясь...
