Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Григорий Юрьевич Филановский родился в 1927 году в Москве. Работал на заводах, как инженер, проектантом, преподавателем в техникуме. Первая «взрослая» публикация в 1952 году в журнале «Крокодил». В последующие десятилетия — сотни статей в различных журналах и газетах, фантастические рассказы, сценарии учебных и научно-популярных фильмов, теле и радиопередач, книги о материальной культуре, в частности, в соавторстве с женой-историком Александрой Супрун «Почему мы так одеты».
отрывок из произведения:
...С отрочества я был влюбчив. Даже во время бурных романов мог вдруг испытать невероятную влюбленность, впрочем, обычно платоническую — к той или иной миловидной — по-моему — особе. А теперь порой случайно увидев привлекательную девушку или женщину, просто любуюсь, но так же и выразительными лицами старушек, стариков, вообще характерными физиономиями. Нынче, если судить по страницам этой рукописи, объекты нынешних моих мимолётных или более серьёзных увлечений: то Пифагор, то Лейбниц, то Сведенборг, то Гоббс, а потом я вроде бы остывая к очередному кумиру, и где-то на дне души таится прежнее очарование или последующее разочарование...
Сегодняшнее моё увлечение — Блез Паскаль. Начал читать его «Мысли», поразился, насколько они созвучны моему теперешнему монадному мировоззрению, а потом прочёл краткую биографию — Боже, на его главный мучительный вопрос — как в человеке, или, возьмём всё человечество — уживаются: и такое воспарение духа, которое разделено от остальной косной природы бездной, хотя нe совсем — кое-что просматривается на дне существования даже неживой природы, и — скотской низости, неведомой и самым гнусным тварям предчеловеческого воплощения живого, — на этот вопрос, обращенный ко Всевышнему, хочется ответить — да само пребывание Блеза Паскаля на этом свете служит искуплением множества мерзостных грехов, подобно тому, как в христианстве трактуется земная жизнь и распятие Сына Божьего...
Ровно четыре века назад, в конце марта 1596 года ( когда я писал то, что сейчас перепечатываю ) — родился Декарт, и душа его, пребывая под знаком Числа и Чувства, математики и философии, в поисках душевного равновесия безумно накренилась в сторону числа, воплощенного в мировой механизм. Паскаль называл себя последователем математика, архитектора, инженера Жерара Дезарга и другом Декарта, однако, как мне представляется, он был первым, кто одушевил Число, не так, как Пифагор, для которого числа, как олимпийцы, управляли миром, но воссоединяя через посредство Числа материальное и духовное. Для этого, прежде всего, Паскалю надо было ощутить ту колоссальную скальную глыбу, которая отделяет Запад от Востока в том смысле, в котором символически ранее изобразил я Самосский туннель, в недосягаемой сердцевине которого таится Истина. И вот — та чётко выраженная мысль из написанных Паскалем на обрывках бумаги, найденных после его смерти в келье, куда он забился, подальше от этого мира...
«Кто привык судить и оценивать по подсказке чувств, тот ничего не смыслит в логических умозаключениях, потому что стремится проникнуть в предмет исследования с первого взгляда и не желает исследовать начала, на которых он зиждется. Напротив, кто привык изучать начала, тот ничего не смыслит в доводах чувства, потому что ищет, на чём же они основываются, и не способен охватить предмет единым взглядом».
Жизнь Паскаля, как жизнь Пушкина — в его твореньях. Есть «Пушкин в жизни», фон, на котором мелькают бледные тени лицейских друзей, царей Александра и Николая, декабристов, любовниц, няни, Натальи Николаевны, Дантеса, Жуковского... И — рельефно, необыкновенно жизненно и вечно: Алеко, Татьяна Ларина, Кавказские горы. Пророк, старый одинокий дуб, калмычка, Пётр, Мазепа, призрачно-осязаемые бесы. Скупой рыцарь, мрачный Сальери, страстная Клеопатра, одержимый жаждой любви дон Жуан, осенний лес. Луна морозной ночью, оживающая игральная карта, распахнутая душа с бесконечной перспективой...
Муза Паскаля своенравней музы Пушкина, порой, кажется, она требует от любимого невозможного. Ещё в отрочестве к нему стала «являться» эта музыка — но со скрижалями математики. Паскалю было 16 лет, когда Лейбниц, будучи в Париже познакомился с незаурядной работой Паскаля — в рукописи, о чём оставил своё свидетельство, высоко оценив это сочинение о шестиугольнике, вписанное в коническое сечение. Трудно удержаться от того, чтобы не представить опрокинутый конус с его сечениями как ту же расширяющуюся лестницу, духовную, основание которой в бесконечности сличается, если угодно, с Богом. И шестиугольник ведь — но что иное, как «Звезда Давида», голубой символ нынешнего Израиля, недаром в старой энциклопедии в статье о Паскале к этой геометрической фигуре прилагается эпитет «мистический»... Чисто ли математическая сторона этой задачи привлекала юного Паскаля, или...
Нет, на этом, может быть, не стоит особо заострять внимание, хотя это духовное в Паскале нередко проявлялось неожиданно именно в том, что сегодня мы бы назвали «связь с жизнью». За два с лишним десятка веков, прошедших с эпохи Пифагора, математика не очень-то продвинулась как наука, и, тем более, разве что в самой грубой форме была связана с практикой. Числа в обиходе бывали прописными, как и примитивные геометрические фигуры — до Декарта, Ферма, Ньютона, Бернулли, Лейбница; можно вспомнить и геометрическую «улитку Паскаля» — по имени отца Блеза, математика-любителя.
Наверное, как и отец Моцарта, Этьен Паскаль понял, что его сын — гений. Но — Этьен Паскаль — всё-таки другой уровень интеллекта,недаром из кружка математиков и физиков, в котором он участвовал весьма активно, возникло ядро Парижской Академии наук; он спорил с Декартом, защищал точку зрения Ферма (это имя доныне связано с доказательством теоремы, над которой ломали головы многие выдающиеся математики). И, как это, может быть, нечасто бывает, был для своего сына больше, чем отцом, и смерть его потрясла юного Блеза. Однако, заметив, что фанатическое увлечение наукой пагубно сказывается на здоровье сына, отец посоветовал ему начать вести жизнь светского господина...
...С отрочества я был влюбчив. Даже во время бурных романов мог вдруг испытать невероятную влюбленность, впрочем, обычно платоническую — к той или иной миловидной — по-моему — особе. А теперь порой случайно увидев привлекательную девушку или женщину, просто любуюсь, но так же и выразительными лицами старушек, стариков, вообще характерными физиономиями. Нынче, если судить по страницам этой рукописи, объекты нынешних моих мимолётных или более серьёзных увлечений: то Пифагор, то Лейбниц, то Сведенборг, то Гоббс, а потом я вроде бы остывая к очередному кумиру, и где-то на дне души таится прежнее очарование или последующее разочарование...
