Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Михаил Хейфец, популярный израильский журналист и историк, родился и вырос в Ленинграде, где работал преподавателем литературы и истории. Позже стал профессиональным литератором. В 1974 был осужден за написание предисловия к «самиздатскому» собранию сочинений Иосифа Бродского. В период заключения написал три книги, которые были опубликованы за пределами СССР.
Автор ряда публицистических книг, посвященных вопросам советской и российской истории, а также жизни в Израиле.
отрывок из произведения:
...Книгу с таким названием прислали мне из Москвы. Читатели в Израиле ее вряд ли увидят: тираж малый, к нам, наверное, не завезут. Но меня этот текст сразу поразил — и формой, и содержанием.
Прежде всего — удивителен жанр! В ней нет ничего от обычного литературоведческого исследования, даже неизбежных (и вовсе неинтересных широкому читателю) ссылок на источники. Вся книга выглядит как огромный монолог неизвестного режиссера, обращенный им к актерам, исполняющим эту чеховскую пьесу. Он объясняет им, почему автор, Чехов, захвачен данной темой («рассказы о литературе и пять пудов любви»), какие тайны можно открыть в прошлом и настоящем персонажей (чтобы актерам лучше понять — как играть), почему персонажи ведут себя так, а не иначе, он через каждую реплику высвечивает личность, поиски и метания своего главного персонажа — доктора Чехова. Причем на любой странице мы чувствуем, насколько огромен объем работы, предшествовавший размышлению «нового режиссера», сколько книг прочитано — не о Чехове только, это как бы, само собой разумеется, но о Гете, о Юнге, о природе театра, о начале XX века... Главное, однако, для преподавателя РГГУ Майи Волчкевич — вчитывание в текст пьесы. Она как бы изучает текст, раздумывая рядом с Чеховым — о его собственной жизни, о нервных поисках и страхах истинно творческого человека...
Возможно, текст Волчкевич захватил потому, что полвека назад, когда мое поколение само «проходило Чехова» в школах и институтах, наши преподаватели внушали нам те пошлости, которые оспариваются в этой книге. Например, что Треплев — это декадент и оторванный от народной жизни пессимист, неудачник, желающий найти в творчестве то, в чем упорно отказывает ему жизнь, он создает непонятно-бестолковую пьесу, этакую пародию на символизм, и справедливо наказан жизнью за свои модные заблуждения; что Тригорин — настоящий литератор-мастер, которому Чехов дарит некие собственные открытия в литературе; а Нине Заречной предстоит стать большой актрисой... Читая самое пьесу, я, например, ничего подобного в ней не видел, не ощутил и потому, признаюсь, остался к «Чайке» совершенно равнодушным... Свыше полувека!
Нет, все-таки Чехов был удивительной личностью. Ведь со дня его известных слов «Их штербе» прошло, страшно даже вымолвить, свыше века... Театр за сто с лишним лет непрерывно и решительно развивался, пожалуй, как никогда в истории. Но вот парадокс: драматургия покойного «мещанина из Таганрога» все ставится в нынешних театрах, будто написана вчера. Конечно, я знаю, как отвергают ее современники-постановщики, как многие принципиально опровергают «чеховский театр», яростно спорят с его адептами, но ведь это и означает — она жива! Только с живыми пьесами столь огненно спорят, только им все время противопоставляют новое толкование, новое видение...
История «Чайки» началась, как известно, с грандиозного провала — в великой Александринке в Петербурге. Пьесу не понял никто, включая гениальную Комиссаржевскую. Потом считается, что ситуацию как бы «выправил» МХТ: его постановке сопутствовал грандиозный успех. Но, как видится сегодня, великие режиссеры МХТ тоже немного поняли в чеховской пьесе, хотя изображение «Чайки» — это герб театра, она красуется на его занавесе...
По мысли Волчкевич, и непонятная никому из ее зрителей-персонажей пьеса Треплева есть то, что мечтает написать каждый истинно творческий человек: о Мировой душе. Чехов и сам, работая над «Чайкой», мечтал для себя создать нечто подобное... Такова, по Чехову, судьба любых истинных творцов: их никто в публике не поймет, да и не должен понять — не всякому дано почувствовать Мировую душу. Пьесу Треплева ждет провал — как и чеховскую «Чайку». Автор это предвидел, что ничуть не ослабило его горечи... Но при всем — при этом она осталась жить в сердцах зрителей, хотя не понявших ее смысла, так и не осознавших, почему же треплевские монологи их так взволновали. О ней ведь все помнят в последнем акте, т. е. через два года (Тригорин специально приехал посмотреть место, где ее видел: у писателя, хотя и второстепенного дарования, при воспоминании о ней — «созрел мотив»). А самая судьба Треплева? Она в чем-то напоминает судьбу Чехова: да, несчастен, но отнюдь не из-за отсутствия литературной карьеры...
...Книгу с таким названием прислали мне из Москвы. Читатели в Израиле ее вряд ли увидят: тираж малый, к нам, наверное, не завезут. Но меня этот текст сразу поразил — и формой, и содержанием.
