Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
ЛИФШИЦ Михаил Александрович (1905, Мелитополь, – 1983, Москва), советский философ, эстетик и литературовед. В 1923 г. поступил в московский Высший художественно-технический институт. С 1925 г. читал курсы философии и эстетики в Институте красной профессуры, затем — в ИФЛИ (Институт истории, философии, литературы). Лифшиц был пионером исследования эстетических взглядов К. Маркса, Ф. Энгельса и В. Ленина, которые он пытался представить в виде стройной системы, основанной на общих мировоззренческих предпосылках. В 1927 г. Лифшиц написал работу «К вопросу об эстетических взглядах Маркса», продолжением которой явились труды «Вопросы искусства и философии» (1935), «Карл Маркс, искусство и общественный идеал» (1972) и другие. Составленные Лифшицем сборники «К. Маркс и Ф. Энгельс об искусстве» (1933; расширенное издание, 1938) и «Ленин о культуре и искусстве» (1939) неоднократно переиздавались, были переведены на многие языки и получили мировую известность. В 1930-х гг. Лифшиц был активным участником борьбы против «вульгарного социологизма» в советском литературоведении; он отстаивал относительную автономию законов развития художественной формы, исследовал противоречия между политическими взглядами и художественным творчеством писателя. Лифшиц редактировал многочисленные издания классиков философской и общественно-эстетической мысли. В трудах Лифшица о Г. Гегеле, Вико, И. Винкельмане, Г. Э. Лессинге, А. Герцене, В. Белинском, Н. Чернышевском, Л. Толстом, И. Крамском, Г. Плеханове, в исследованиях по античной мифологии теория культуры разрабатывается в духе ленинской «теории отражения». Друг и единомышленник Д. Лукача, он с конца 1930-х гг. попал в опалу, и до смерти И. Сталина (1953) работы Лифшица почти не публиковались.
Во время 2-й мировой войны Лифшиц — политический работник армии, участвовал в боях, был ранен.
В 1960–70-х гг. Лифшиц выступил с рядом полемических статей по вопросам эстетики, резко критикуя модернизм и отстаивая принципы реализма в искусстве («Кризис безобразия», 1968; «Модернизм как явление современной буржуазной идеологии», 1969; «Искусство и современный мир», 1979, и другие). Статьи Лифшица характеризовались необычным для современной критики сочетанием эстетического консерватизма с богатой эрудицией и стилистическим блеском. Более независимо мыслящие советские философы и искусствоведы отвергали тезис Лифшица об однозначной связи между искусством модернизма и философией интуитивизма, с одной стороны, и реакционными политическими режимами — с другой.
Публикация (посмертная) книги Лифшица «В мире эстетики» (1985) вызвала критику и серьезные споры в среде советских философов, отражающие более свободную атмосферу перестройки конца 1980-х гг.
отрывок из произведения:
...Мне нравится, что автор не изображает никаких чрезвычайных ужасов. Он никому не подражал, но его Иван Денисович как будто вышел из произведений классической русской литературы, чтобы жить в наше время. На этого «работягу» можно положиться, и он многому может научить — более важному, чем то, что можно извлечь из произведений Хемингуэя и Камю. Как ни тяжело все, что описано в повести «Один день...», она вызывает не сомнение, а прилив мужества. Мне она напомнила слова Энгельса, обращенные к русскому народнику Н. Даниэльсону, которые я привожу в плохом переводе Политиздата: «Великая нация, подобная вашей, переживет любой кризис. Нет такого великого исторического бедствия, которое бы не возмещалось каким-либо историческим прогрессом. Лишь modus operandi (способ действия) изменяется. Пусть же исполнится предопределенный жребий!» Много нужно было бы написать, чтобы перечислить все замечательные черты реальности, как бы врезанные ножом мастера-художника в его небольшое произведение. Но я не могу пройти мимо чисто литературной стороны. Эта повесть — убедительный пример того, как большая правда переходит в множество малых правд, именуемых художественной формой. Автор также умен и глубок в своей психологической живописи и в своем выборе каждого слова, как и в общем взгляде на жизнь.
Было бы преступлением оставить эту повесть ненапечатанной. Она поднимает уровень нашего сознания. Советская власть от этого не пострадает, а только выиграет.
О РУКОПИСИ А. И. СОЛЖЕНИЦЫНА «В КРУГЕ ПЕРВОМ» Получив возможность прочесть новое произведение А. И. Солженицына, я не сделал себе жизнь легче. И это понятно — в чем же тогда значение настоящей литературы, если она не в силах потрясти нас, выбить из колеи? Роман Солженицына производит сильное впечатление прежде всего как неотразимый человеческий документ, написанный с полной достоверностью. Не знаю, когда сие будет напечатано, но когда бы то ни было, все равно — книга Солженицына имеет непреходящее значение как литературное свидетельство о самых сложных, трагических, богатых содержанием фактах современной эпохи. Эти факты должны иметь своего летописца, и они нашли его...
...Мне нравится, что автор не изображает никаких чрезвычайных ужасов. Он никому не подражал, но его Иван Денисович как будто вышел из произведений классической русской литературы, чтобы жить в наше время. На этого «работягу» можно положиться, и он многому может научить — более важному, чем то, что можно извлечь из произведений Хемингуэя и Камю. Как ни тяжело все, что описано в повести «Один день...», она вызывает не сомнение, а прилив мужества. Мне она напомнила слова Энгельса, обращенные к русскому народнику Н. Даниэльсону, которые я привожу в плохом переводе Политиздата: «Великая нация, подобная вашей, переживет любой кризис. Нет такого великого исторического бедствия, которое бы не возмещалось каким-либо историческим прогрессом. Лишь modus operandi (способ действия) изменяется. Пусть же исполнится предопределенный жребий!» Много нужно было бы написать, чтобы перечислить все замечательные черты реальности, как бы врезанные ножом мастера-художника в его небольшое произведение. Но я не могу пройти мимо чисто литературной стороны. Эта повесть — убедительный пример того, как большая правда переходит в множество малых правд, именуемых художественной формой. Автор также умен и глубок в своей психологической живописи и в своем выборе каждого слова, как и в общем взгляде на жизнь.
