Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Натан Яковлевич Эйдельман родился 18 апреля 1930 года в Москве в семье журналиста. В 1952 году он окончил исторический факультет МГУ. Затем он преподавал в вечерней школе, был научным сотрудником Московского областного краеведческого музея в Истре, а в конце 1980-х гг. работал в Институте истории АН СССР; участвовал в подготовке издания памятников русской Вольной печати, выступал со статьями в научных сборниках.
Печататься Натан Эйдельман начал в 1960 году, тогда и стал формироваться интерес историка и писателя к общественным и культурным движениям России XVIII-XIX вв. В 1963 году была опубликована его первая книга «Герценовский «Колокол»», затем, под псевдонимом Н.Натанов, свет увидела более ранняя работа «Путешествие в страну летописей» (1965). Произведения Н.Эйдельмана отличали строгая документальность и одновременная увлекательность фабулы. В научных монографиях он широко использовал архивные документы, в том числе впервые вводимые им в научный обиход. Среди исторических произведений Эйдельмана наиболеее известны повести, посвященные декабристам: «Лунин» (1970), «Апостол Сергей. Повесть о Сергее Муравьеве-Апостоле» (1975), «Большой Жанно. Повесть об И.Пущине» (1982), «Первый декабрист» (1990), а также «Пушкин и декабристы» (1979), «Твой девятнадцатый век» (1980), «Грань веков» (1982), «Пушкин. История и современность в художественном сознании поэта» (1984), «Быть может, за хребтом Кавказа...» (опубл. в 1990). Его произведения сочетали документальность, глубину и нестандартность историко-философского осмысления фактов с литературной занимательностью, психологической яркостью и особенным интересом к нравственной проблематике. Книги Н.Эйдельмана сразу стали заметным явлением культурной жизни 1960-1980-х гг., предметом многочисленных дискуссий, в том числе с участием самого автора.
отрывок из произведения:
...Подлинные пушкинские рукописи, прежде разбросанные по разным архивам и собраниям, теперь все в Ленинграде, на Васильевском остроте, в Отделе рукописей Пушкинского Дома, то есть Института русской литературы Академии наук СССР.
К тетрадям и листам, исписанным пушкинской рукою, допускают здесь очень редко, неохотно. В самом деле, ведь все сфотографировано; фотокопии можно получить и в Ленинграде, и в Москве. Вот разве что исследователю нужно точнее понять разницу цвета чернил в соседних отрывках — и по такому признаку определить, что, когда, в каком порядке сочинил Пушкин; разве что необходимо для дела рассмотреть такие тонкие подробности, которые незаметны или плохо различимы на фотографии... Тогда, по особому разрешению дирекции Пушкинского Дома, хранители рукописей отмыкают «заветную кладовую», где число отдельных «единиц хранения» уже приближается к 1800 — от самой ранней лицейской записочки Горчакову до письма к Ишимовой, законченного перед дуэлью.
Тогда счастливцу (в число которых попадал и автор этих страниц) удается взглянуть на те самые, подлинные тетради, листы...
«Мой дядя самых честных правил...» — замечаем мы маленькую, скромную, мелкими буковками строчку, как бы выброшенную на один из листов огромной тетради в массивном переплете (она предназначалась для делопроизводства кишиневской масонской ложи «Овидий», но ложу запретили, и тетради, точнее рукописные книги, достались Пушкину).
Нелегко сразу понять, что именно вот эта строчечка и есть первое появление на свет «Евгения Онегина».
От этих пяти слов произойдут все миллионы, сотни миллионов печатных, красивых, крупных — «Мой дядя самых честных правил...» Даже неудобно как-то за Пушкина, что знаменитейшую строку он столь небрежно, буднично записал, и тем более, что потом, перевернув зачем-то тетрадь, стал писать с конца, а сзади, на переплете, столь же небрежно, «между прочим» пометил: «У лукоморья дуб зеленый...» «Черновики Пушкина» — называется книга замечательнейшего знатока, одного из лучших читателей этих тетрадей Сергея Михайловича Бонди. Говорили, что из всего славного отряда старых пушкинистов — среди них Анненков, Бартенев, Щеголев, отец и сын Модзалевские, Томашевский, Оксман, Тынянов, Цявловский, Благой, Алексеев, Измайлов (мы перечислили, разумеется, далеко не всех), что из всех этих исследователей Сергей Михайлович Бонди и Татьяна Григорьевна Цявловская выделялись своим, можно сказать, фантастическим умением прочитывать такие пушкинские черновики, при одном взгляде на которые оторопь берет: как вообще здесь можно хоть что-нибудь разобрать?.. Черно-синие, чуть порыжелые строки, густо перечеркнутые, а сверху дописаны новые, опять зачеркнуто, затем восстановлено старое, и снова — не так... Пушкин обходит не дающееся место, несется дальше — и вдруг дело пошло, мысль обгоняет запись, поэт едва успевает черточками, пунктиром обозначить слова, к которым вернется позже, а пока — некогда, фиксируются лишь рифмы. На листе, по выражению Бонди, «стенограмма вдохновения...» Много лет мечтают профессионалы и любители. чтобы все пушкинские тетради (об отдельных листках пока не говорим), чтобы все его главные тетради, были изданы как «фотокниги» и каждый мог бы, не заходя в архив, просто у себя дома или в библиотеке погрузиться в вихрь пушкинских строк и замыслов, чтобы мог увидеть в первый раз в истории написанное «Мой дядя самых честных правил...» К сожалению, эта прекрасная идея пока еще не осуществилась... Лишь немногие пушкинские рукописи превратились в книжки; перед войною была издана фототипически — «вся как есть» — одна из важнейших тетрадей, речь о которой еще впереди...
Сто с лишним лет назад, к открытию памятника Пушкину в Москве, сын поэта, Александр Александрович, подарил все хранившиеся у него отцовские тетради Московскому Румянцевскому музею (в будущем — Государственной библиотеке имени В. И. Ленина).
Тетради получили свои архивные номера, под которыми и прославились... Позже, когда настал час им переезжать в Пушкинский Дом, номера переменились; но — да простят нас ленинградские хранители — в дальнейшем повествовании мы будем величать нашу рукопись ее старинным именем: тетрадь № 2373 (ныне № 1842).
Тетрадь не очень-то велика — пропуская некоторые листы, Пушкин воспользовался всего сорока одним... Сначала, с первого по четырнадцатый, разные наброски и отрывки конца 1829 — начала 1830; дойдя примерно до середины. поэт. по старинной своей привычке, тетрадь перевернул и принялся писать задом наперед; мелькают строки русские, французские — этим нас не удивишь, в других случаях попадаются итальянские, турецкие... Посередине же тетради 2373, примерно там, где сходятся два рукописных потока (от начала и от конца!) — там десятки строк рукою Пушкина по-польски — взволновавшие его стихи Мицкевича...
...Подлинные пушкинские рукописи, прежде разбросанные по разным архивам и собраниям, теперь все в Ленинграде, на Васильевском остроте, в Отделе рукописей Пушкинского Дома, то есть Института русской литературы Академии наук СССР.
