Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Впервые роман «Юность в Железнодольске» появился в журнале «Новый мир», когда его главным редактором был А. Т. Твардовский. Детство главного героя романа Сережи Анисимова прошло близ гигантских домен, паровозов-«кукушек», таскающих чаши с чугуном. Город рос в одно время с металлургическим комбинатом, в то же время росли и узнавали новую жизнь, завоеванную их родителями, Сережа и его сверстники. С началом Великой Отечественной войны они, подростки, встали у металлургических печей и заводских станков, начали выполнять тяжелую и героическую работу.
отрывок из произведения:
...Для побега на фронт у каждого из нас была, кроме общей причины, выражавшейся в потребности защищать Родину, еще и своя особая причина. После того как мать призвали в армию, мои отношения с бабушкой Лукерьей Петровной приняли такой оборот, когда все, что бы я ни делал, вызывало в ней недовольство, и она жучила меня, корила, совестила, а если я указывал на придирки и несправедливость, неистовствовала и бросалась на меня с кулаками.
И все-таки я был оставлен в седьмом классе на второй год, хотя, как мне казалось, сдал неплохо осенние экзамены по алгебре и географии. Лукерью Петровну часто раздражало мое второгодничество. А также раздражало ее в равной мере то, встал ли я рано утром («Чего чуть свет глаза продрал?») или поздно («Выдрыхся?»), учил ли уроки («Ишь, припаялся к столу. Сходил бы на улку; проветрился») или отлынивал от выполнения домашнего задания («Эва, лытает. Правильно умные люди говорят про таких: лень раньше вас родилась») гонял ли голубей («Опять голову вверх дерешь?») или только отнес голубям корм в будку («Бедная птица, как в заточенье угодила»).
Однажды я сидел на сундуке, хлебая суп. Лукерья Петровна за что-то напала на меня, да так хватила по голове, что я угодил лицом в тарелку. И тогда я не стерпел и ударил ее; она рухнула на пол, своротила голландку.
Негодуя на бабушку, иногда и ненавидя ее, я не допускал в мыслях, что могу ее ударить. Я бывал проказлив и жесток, но подолгу не догадывался о том, что поступаю нехорошо или жестоко, однако о том, что я не смею поднять руки на взрослого, а тем более на родного человека, у меня было твердое понятие, внушенное матерью, да и всей барачной жизнью. И вот я ударил бабушку.
В школу я не пошел: мыкался по Сосновым горам в стыде и отчаянии. И чем больше казнился из-за того, что поднял руку на Лукерью Петровну, тем сильней утверждался в том, что нет мне прощения. Конечно, я напоминал себе, что и дня не прожил без обиды на бабушку, без ее тычков и битья, и все-таки не находил в этом простительного оправдания. Почему-то являлось воображению и действовало на душу не то горькое и оскорбительное, чем она постоянно заполняла мое существование, а то доброе, что она делала для меня: вправляла живот, если донимали рези, лечила цыпки на руках и ногах, угощала подсолнечным жмыхом, выпрошенным у кого-нибудь из конюхов с конного двора и прокаленным на чугунной плите. Я решил, чтобы искупить сегодняшнее преступление, чтобы оно не повторилось и чтобы из-за этого не убить себя, мне нужно бежать на фронт. В тот же день я продал пару голубей, другую пару, своих любимых белых желтохвостых турманов, отдал на сохранение Сане Колыванову.
Дементий Перерушев, служивший на пограничной заставе в Белоруссии, пропал без вести, и Вася, несмотря на то, что Белоруссия была оккупирована гитлеровцами, мечтал пробраться туда и разыскать Дементия: где-то он скрывается раненый, — а потом вывести его к нашим по изведанной дороге. Мы понимали наивность Васиного замысла, но всякий раз охотно верили тому, как он будет вызволять Дементия: очень уж он страдал по старшему брату.
Хасан Туфатуллин был помощником штукатура в коммунально-бытовом отделе металлургического комбината. Эта специальность представлялась ему никчемной для военного времени. Он хотел уволиться, чтобы поступить в ремесленное училище и выучиться на сталевара, а его, как он ни умолял, не увольняли. Но не только это было Хасану в тягость: с недавних пор он совестился поведения собственной матери. Нагима по-прежнему работала поваром в «Девятке» и не собиралась выходить замуж, а гуляла.
— Что мне?! — говорила она со счастливым восхищением. — Я — свободная птица!
Когда у Нагимы отдыхал гость, Хасану и его братишке Амиру приходилось допоздна отираться в коридоре, а то и ночевать под дверью или на полу у кого-нибудь из соседей. Даже Лукерья Петровна, которая старалась проявлять к ней расчетливую уважительность («Глядишь, и накормит без талонов у себя в столовой»), выговаривала ей:
— Забываешь ты, медовая, про детишек. Не собачата валяться в коридоре. Надобно полюбовника, дак ты квартеру найми. Детишки чтоб угоены были. Не кутята ведь, право слово, бархатная, право слово, конопляная.
Приближались холода, и Хасану было страшно допустить, что опять им с Амиром колеть в коридоре и скитаться по соседям...
...Для побега на фронт у каждого из нас была, кроме общей причины, выражавшейся в потребности защищать Родину, еще и своя особая причина. После того как мать призвали в армию, мои отношения с бабушкой Лукерьей Петровной приняли такой оборот, когда все, что бы я ни делал, вызывало в ней недовольство, и она жучила меня, корила, совестила, а если я указывал на придирки и несправедливость, неистовствовала и бросалась на меня с кулаками.
