Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Повести и рассказы Валерия Дмитриевича Губина, доктора философских наук, профессора РГГУ, автора большого количества монографий и учебников, а также двух книг художественной прозы, объединены общей идеей – показать необычность и странность окружающего нас повседневного мира и житейских отношений, если смотреть на них не с позиции обыденного сознания, которое всегда строит прозаический образ мира, а через фантазию, через любовь, через память детства. Тогда мир явится непостижимой тайной, возбуждающей радость, восхищение, изумление или ужас. Герои книги обладают подобным видением, которое возникает в силу их стремления к свободе и самобытности.
отрывок из произведения:
...Нужно было ехать, а я все никак не мог решиться, больно тягостным казалось мне предстоящее объяснение. Основная масса дачников схлынула, электрички отходили полупустыми, а я все прогуливался по перрону, курил, заходил в буфет и, отстояв небольшую очередь, пил кофе, потом снова ходил взад-вперед. Наконец решив, что позднее приезжать просто неудобно, я прыгнул в уже закрывающиеся двери вагона, и он, плавно набирая ход, понес меня из моря огней в беспросветную загородную темень.
Я смотрел в окно, видел там только свое собственное отражение — зыбкое, расплывающееся, иногда совсем стираемое фонарем снаружи, — и в сотый раз повторял про себя все те доводы и аргументы, которые хотел выложить в нашем последнем объяснении. И про то, что я устал, и про то, что наша совместная жизнь не приносит нам больше радости и не служит защитой от внешнего хаоса, и про то, что мне уже поздно менять свой характер и приспосабливаться к ее капризам. Правда, временами я вдруг смущенно чувствовал, что все это не так, все это на поверхности, а настоящая причина нашего разлада гораздо глубже. Я продолжал ее любить, только теперь к этому все чаще примешивалось острое чувство жалости к ее болезненности, хрупкости, все время угнетали мысли о том, что совсем скоро она будет пожилой женщиной, будет еще чаще болеть, еще больше мучиться, поблекнет и станет рано или поздно похожа на свою мать — высохшую костлявую старуху с лошадиным лицом. А меня будет грызть и уже грызет тоска от сознания моего бессилия, от невозможности остановить время, которое разрушает красоту и пожирает почти все наши надежды. Но нет, и это, видимо, все не то, не самое главное.
Один раз мы уже объяснились, довольно спокойно, и решили расстаться, даже расстались — она пока жила на даче, а я в городе. Но вот она снова попросила приехать, и я поехал, мне было тревожно и неприятно — опять нужно будет говорить какие-то серьезные слова, очень много слов, целую паутину надо вязать, и есть опасность самому в ней запутаться.
Уже подходя к калитке, я увидел два светящихся окна на втором этаже, и тут всплыла ясная отчетливая мысль, но такая гнетущая, такая тяжелая, что я даже ухватился за планки забора, как будто мог упасть, — мысль о невозможности счастья. Я вдруг понял, что именно это и было последней, до сих пор неосознаваемой, причиной моего ухода. Я не просто понял, а почувствовал всем своим существом эту невозможность. «На свете счастья нет», — может быть, Пушкин находился в таком же состоянии, когда писал эти строки. Но почему оно невозможно, откуда такая уверенность — я не мог объяснить. И еще сильнее вцепился в забор, потому что дом с двумя освещенными окнами вдруг вздрогнул, повернулся, надвинулся всей массой. Померк свет, а потом плотная, обволакивающая тишина опустилась на меня.
Осторожно, боясь вспугнуть ее, я открыл глаза и посмотрел на огромный, во всю стену отсека экран. Ничего не изменилось — по-прежнему четыре звезды, словно в очередь, выстроились слева, правда, вторая стала немного ярче и слегка затмевала свою ближайшую соседку. А справа вот уже шестой год тянется унылая, вытянутая кишкой разряженная туманность, разбросавшая часть своих звезд прямо на нашем пути. И еще, все на том же градусе, всегда на том же месте экрана слабое, еле видимое мерцание. Это не звезда — это дюзы нашего ведущего корабля, он идет в нескольких тысячах километров впереди нас, и мы словно в связке несемся в космосе — две жалкие живые песчинки в огромном грозном ледяном безмолвии...
...Нужно было ехать, а я все никак не мог решиться, больно тягостным казалось мне предстоящее объяснение. Основная масса дачников схлынула, электрички отходили полупустыми, а я все прогуливался по перрону, курил, заходил в буфет и, отстояв небольшую очередь, пил кофе, потом снова ходил взад-вперед. Наконец решив, что позднее приезжать просто неудобно, я прыгнул в уже закрывающиеся двери вагона, и он, плавно набирая ход, понес меня из моря огней в беспросветную загородную темень.
