Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Эссе Михаила Эпштейна, написанные им за 27 лет и охватывающие опыт жизни на двух континентах — это опыт размышления о русской и американской культурах, путях их взаимодействия. Эти тексты образуют своеобразную картографию культурных границ и исторических рубежей: между Россией и Америкой, между Россией и СССР, между коммунизмом и капитализмом, между повседневными мелочами и поэтическими символами, между частной жизнью и имперским сознанием, между национальной природой и сверхтехнологиями будущего.
отрывок из произведения:
...Широко распространилось мнение, что вся русская литература вышла из гоголевской «Шинели». Есть основание сказать, что и многие персонажи русской литературы вышли из гоголевского Башмачкина. Обычно маленький человек трактуется как отдельный тип — униженный, смиренный, безропотный, и Башмачкин ставится в один ряд с пушкинским Семеном Выриным и Макаром Девушкиным Ф. Достоевского. Но можно поставить Акакия Башмачкина и в совершенно иной, широко расходящийся ряд его непризнанных потомков и наследников в русской литературе.
Этой теме посвящена моя маленькая литературоведческая трилогия, первые две части которой раньше публиковались «Вопросами литературы»1. В первой статье прослеживалась линия, ведущая от Акакия Башмачкина к Васе Шумкову в «Слабом сердце» Достоевского и к князю Мышкину в его же «Идиоте», — путь превращения смиренного маленького человека-переписчика в положительно прекрасного человека, «князя Христа». Во второй статье, прослеживая далее этот возрастающий смысл призвания «переписчика», хранителя букв, мы рассматривали Башмачкина и Мышкина как литературно-мифических прототипов величественно-смиренной фигуры мыслителя-библиотекаря Николая Федорова, создателя философии «Общего дела». Данная статья, завершающая трилогию, показывает иную линию наследования, ведущую от Башмачкина к чеховскому Беликову.
Итак, перед нами два классических произведения малой прозы — повесть Н. Гоголя «Шинель» (1842), которой открывается век великого русского реализма, и рассказ А. Чехова «Человек в футляре» (1898), которым в известной мере подводится ему итог. Когда эти два сочинения читаются подряд, проступает глубинное сходство двух центральных персонажей, хотя на первый взгляд между ними нет ничего общего. Акакий Башмачкин — маленький человек, всеми унижаемый и обижаемый, а чеховский Беликов, напротив, держит у себя под башмаком все местное общество. Но в основе обоих типов лежит какая-то «маленькость», выраженная уменьшительным суффиксом в обеих фамилиях. Башмачкин — «низенького роста, несколько рябоват, несколько рыжеват, несколько даже на вид подслеповат...». Беликов — «маленький, скрюченный», носит темные очки и постоянно прячет лицо в воротник. И внешность их, и образ жизни — сама серость, стертость, бесцветность, боязливость, отчужденность от всей окружающей действительности. Оба стараются скрыться в иной, стерильно-отвлеченный мир, которым, как футляром, отгораживаются от современности. Оба как будто еще не родились на свет, не вступили в настоящую, взрослую жизнь, и поэтому главной заботой и темой их существования является вторичная материнская утроба — шинель, оболочка, футляр, которые оберегали бы их от сурового климата и всех превратностей внешнего мира.
Оба ведут очень воздержанный, почти монашеский образ жизни, замыкаясь, как в келье, в идеальном мире Сущностей, вечных и чистых, как платонические идеи. Для Акакия Акакиевича это Буквы, которым он служит как переписчик. «Вне этого переписыванья, казалось, для него ничего не существовало <...> Ни один раз в жизни не обратил он внимания на то, что делается и происходит всякий день на улице...» А Беликов находит себе прибежище в Древнегреческом Языке. «Действительность раздражала его, пугала, держала в постоянной тревоге, и, быть может, для того, чтобы оправдать эту свою робость, свое отвращение к настоящему, он всегда хвалил прошлое и то, чего никогда не было; и древние языки, которые он преподавал, были для него, в сущности, те же калоши и зонтик, куда он прятался от действительной жизни...