Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Главная отличительная особенность текстов писательницы – это разговор об отношениях человека со временем и пространством. В лучших текстах – не просто со временем, но с вечностью.
Герои рассказов перемещаются во времени, прорываются в четвертое измерение, создают биороботов. Но, несмотря на эти знакомые приемы, фантастика ее глубоко психологическая. О живом, нормальном человеке. Горя желанием проникнуть в его сущность, Любовь Романчук пробует и традиционный жанр рассказа, и даже сюрреализм.
отрывок из произведения:
...Однажды настанет день, обещанный Христом, когда воскреснут все мертвые и свершится Суд, тот самый, называемый Страшным, хотя что может быть еще более страшного в мире, кроме того, что уже было? Но Суд, впрочем, потом, а в начале — воскрешение.
В этот день я в детском стареньком платье зайду в комнату, беленую густой зеленкой, во многих местах выцветшей от заливающего комнату яркого слепящего света, ибо все окна выходят на юг, и это символично. Я зайду не спеша, сяду на диван, продавленный посередине, или нет — сразу к стоящему у окна роялю черного цвета с горой чемоданов под ним, который потом будет разобран для строительства прихожей, отделяющей огромную залу от входа, и жалобный звук от лопнувших в тот день струн щемящей нотой на всю жизнь въестся в мироощущение как кара за вандализм, но тогда он будет стоять, ибо воскрешение будет не абы какое, а — лучших дней жизни каждого человека, и в этом — смысл, и, одаренная этим смыслом, я сыграю, предположим, Моцарта (если не забуду). Окна будут открыты, и музыка будет слышна на весь двор.
Может быть, в тот день вернется из очередного странствия тетя, умерщвленная впоследствии в сумасшедшем доме далекого чужого города Душанбе, куда ее увезут неожиданно, никого не предупредив и сообщив о смерти лишь через несколько лет. Она войдет, пугливо оглядывая помещение, и расскажет, как ее, мать расстрелянного в гестапо на ее глазах подпольщика Георгиевского, умерщвляли. Убийца его все еще будет занимать высокий пост в верхнем эшалоне власти, и имя его так и останется невыявленным, известным лишь соседу-писателю, щедро вознагражденному впоследствии за молчание. Чтобы тетя не узнала его, ее припугнут или сделают укол, и она сойдет с ума. Ее присказкой станет: «У гестапо злые лапы», она будет захлопывать ставни и залезать под кровать и там писать какие-то письма и добьется того, что через четверть века после окончания войны ее прихлопнут, конфисковав на всякий случай все имущество.
Ну чем, если подумать, так привлекательно детство? Зачастую голодное, битое, зажатое в тиски указаний и очередей за продуктами — что в нем? Теснота коммуналки, игры в куклы под роялем (своеобразный детс-кий уголок), бесконечные наказания, дыра в потолке, проливающаяся в дни дождей мутными меловыми потоками, чадящая печь у двери, занавески прямо перед кроватью, прожженный абажур, череда больниц, запах мокрой штукатурки, пыли и пирогов, бабушка как особое явление микрокосма, созданное в назидание, память о расстрелянном за сходство с царской фамилией деде, вечный, непреходящий до смерти ужас ареста, разговоры о боженьке — всесильном, но злом, вереница пионерских лагерей и муштры, в которых воспитателями подрабатывали тюремные надзиратели (ибо лагеря были «Динамовские», для детей работников милиции), сторожащие их огромные, срывающиеся с привязей овчарки были обычным явлением наряду с полной совершенной изоляцией.
Но самое лучшее, что характеризует детство — это поток изменений. Тот волчок событий, в котором мы, не успевая огорчиться, надолго расстроиться одним, уже погружаемся в другое, и тем спасаемся от обид. Детство необидчиво, потому что оно движется. И именно из-за этого рассказать о нем невозможно.
Но один день будет нам дан на выбор, и этот день будет — наш...
...Однажды настанет день, обещанный Христом, когда воскреснут все мертвые и свершится Суд, тот самый, называемый Страшным, хотя что может быть еще более страшного в мире, кроме того, что уже было? Но Суд, впрочем, потом, а в начале — воскрешение.
