Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Талант химика в современном мире — ценнее таланта алхимика в мире Средневековья. Один раз придумав рецепт совершенного наркотика, простой лабораторный специалист может стать желанным трофеем всех спецслужб планеты.
Создавать запретные эликсиры сатанинских удовольствий и остаться незамеченным не удастся. Наемные похитители, подставные врачи, коварные подруги, заточение в доме терпимости и удел Агасфера — вечного беглеца от собственного дара химика — вот что ждет главного героя этого романа.
Где выход? Выход есть всегда. И он — насквозь…
отрывок из произведения:
...Во мне, сыночке порядочных, правильных родителей, учившемся в не самой плохой школе, имевшем славных друзей, влюблявшемся в хороших девочек, в какой-то момент развился некий порок, открылся какой-то содержательный дефект. Да, наверное, где-то на рубеже жизни школьной и университета невидимая рука щелкнула тумблером, энергия потекла по другим каналам, включились другие силовые установки. Нельзя назвать это стремлением к саморазрушению — да и порок ли оно? — тем более что я себя и сейчас слишком люблю, люблю свою физическую оболочку, боюсь боли, болезней, смерти, но меня уже тогда почему-то начало тянуть к тому, что выбивалось из ряда, причем как раз в силу дефектов и недостатков. Которые я конечно же понимал как достоинства. Где-то курсе на третьем, как раз перед тем, как я впервые ушел в академку, как раз тогда, когда я познакомился со своей будущей женой, девушкой филологической, внешне спокойной и заторможенной, тяга к иному, испорченному, подтухшему стала непреодолимой. Я ходил обедать в самые настоящие рыгаловки, снял комнату в отвратительной квартире на первом этаже — в окно лезли прежние ухажеры квартирной хозяйки, которая, решив попробовать свежачка, без затей ломилась в мою дверь и потом, обдавая запахом зубного лосьона, водки и пота, жаловалась на поломанную жизнь, на несчастную судьбу. Я свел знакомство с какой-то шпаной, полубогемой, где способность процитировать с ошибками два-три стихотворения считалась проявлением интеллекта, пофигизм — опыта, наглость — воспитания и такта. Я забил на занятия — когда-то у меня было воспаление среднего уха, операция, осложнения, «белый билет» и армия мне не грозила, — целыми днями играл в футбол, на время, счет триста сорок два на триста тридцать семь, площадка перед новым гуманитарным корпусом, куда прибегал поиграть и только что прослушавший подряд все симфонии Брукнера будущий творец Новой хронологии, уже тогда — совершенно крякнутый, и будущий лучший системный программист мира, да и просто всякая шелупонь вроде многообещающих аспирантов, будущих профессоров Смитсоновского да хер-его-знает-каковского университетов.
Там, возле футбольной площадки, все еще было в состоянии незавершенности, в предчувствии, настоящее там жило в ожидании будущего, там же, в небольшой группке зрителей, менявшихся так же, как и составы наших команд, я и встретил свою будущую жену, тогда — подружку будущего лучшего системного программиста. После полутора часов игры я был измочален, пропылен, волосы торчали в разные стороны, с меня тек пот, а она стояла в такой белой юбочке, в таких белых туфельках, прижимала к груди стопку книг, словно была не на Ленинских горах, а в том самом, хер-его-знает-каковском университете. Она была свежа и красива, но и в ней, глубоко-глубоко, таился какой-то дефект. Ни она, ни я этого не знали, но чувствовали оба, и наши дефекты, как катион к аниону — свой-то дефект я, конечно, обозначил положительным знаком! — притянулись друг к другу, и ничто уже не могло предотвратить ассоциации с образованием ковалентного соединения, нашей студенческой семьи. Впрочем, обреченной, обреченной изначально, ведь реакционная способность ионов велика, ох, велика, их стабилизация достигается за счет частичного перетягивания неподеленной пары электронов кислорода к положительно заряженному углероду, про стабилизацию я как раз делал курсовую, а потом я пришел в лабораторию, меня рекомендовали как толкового парня, заведующий, узнав о моей женитьбе, выписал мне подъемные, мы поселились на съемной квартире, открывались перспективы, даже история с обезглавленными крысами у портрета Брежнева не могла ничего испортить, но тут начали появляться излишки: «У меня не было ключа от сейфа! Никогда не было!» — твердил я следователю, а он мне, перегнувшись через стол: «Ты — сядешь! Так надо!» — и ковалентное соединение развалилось. Мне не на что обижаться — и жену и еще не родившуюся дочку убили бы, убили бы просто со злости, — ей сказали, что меня уже нет, а жизнь-то идет, движется, скрипит, и даже после таких историй хочется стабильности, устойчивости, и мысли о том, что стабильность разрушается всего лишь легким нарушением режима, скажем — температурного, да какого угодно, гонятся прочь. Как мысли о смерти.
Быть может, мы, моя избранница, стоявшая с книгами возле футбольного поля, и я, были отмечены чернотой, не имевшей ничего общего с мистикой, дьяволизмом, сатанизмом и прочей чепухой. Чернотой жизни, чернотой обыденности, чернотой и тоской реальности. Просто она, прочувствованная, вычлененная, казалась необычной на общем, полурозовом и подсветленном фоне, на фоне белой юбочки. Да, юбочки, плиссированной, коротенькой, подчеркивающей соблазнительные ножки. Как она садилась! Как сидела, юбочку оправив! Ай-ай-ай!...
...Во мне, сыночке порядочных, правильных родителей, учившемся в не самой плохой школе, имевшем славных друзей, влюблявшемся в хороших девочек, в какой-то момент развился некий порок, открылся какой-то содержательный дефект. Да, наверное, где-то на рубеже жизни школьной и университета невидимая рука щелкнула тумблером, энергия потекла по другим каналам, включились другие силовые установки. Нельзя назвать это стремлением к саморазрушению — да и порок ли оно? — тем более что я себя и сейчас слишком люблю, люблю свою физическую оболочку, боюсь боли, болезней, смерти, но меня уже тогда почему-то начало тянуть к тому, что выбивалось из ряда, причем как раз в силу дефектов и недостатков. Которые я конечно же понимал как достоинства. Где-то курсе на третьем, как раз перед тем, как я впервые ушел в академку, как раз тогда, когда я познакомился со своей будущей женой, девушкой филологической, внешне спокойной и заторможенной, тяга к иному, испорченному, подтухшему стала непреодолимой. Я ходил обедать в самые настоящие рыгаловки, снял комнату в отвратительной квартире на первом этаже — в окно лезли прежние ухажеры квартирной хозяйки, которая, решив попробовать свежачка, без затей ломилась в мою дверь и потом, обдавая запахом зубного лосьона, водки и пота, жаловалась на поломанную жизнь, на несчастную судьбу. Я свел знакомство с какой-то шпаной, полубогемой, где способность процитировать с ошибками два-три стихотворения считалась проявлением интеллекта, пофигизм — опыта, наглость — воспитания и такта. Я забил на занятия — когда-то у меня было воспаление среднего уха, операция, осложнения, «белый билет» и армия мне не грозила, — целыми днями играл в футбол, на время, счет триста сорок два на триста тридцать семь, площадка перед новым гуманитарным корпусом, куда прибегал поиграть и только что прослушавший подряд все симфонии Брукнера будущий творец Новой хронологии, уже тогда — совершенно крякнутый, и будущий лучший системный программист мира, да и просто всякая шелупонь вроде многообещающих аспирантов, будущих профессоров Смитсоновского да хер-его-знает-каковского университетов.
