Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Наталья Суханова. Родилась 10 июня 1931 года в Томске. В 1939 году семья переехала в Железноводск. Окончила Московский юридический институт (1952). Работала в поселке Удомля Калининской области нотариусом, секретарем райкома комсомола. Здесь в 1954 вступила в КПСС. Затем работала экскурсоводом в Пятигорске, журналистом в Тырныаузе, техническим секретарем в Таганрогском радиотехническом институте. С 1969 живет в Ростове-на-Дону.
Печататься начала с 1961 года. Её повести и рассказы публиковались в журналах «Новый мир», «Октябрь», «Дон», «Наш современник», «Молодая гвардия». Первая НФ публикация — повесть «Ошибка размером в столетие» (1967). Известность Н. А. Сухановой в НФ принесла повесть-дебют, герои которой — беглецы в будущее (см. Путешествия во времени); в дальнейшем писательница опубликовала также несколько повестей детской НФ — «В пещерах мурозавра» (1978), «Многоэтажная планета» (1982) и «Сказка о Юппи» (1984). Две фантастические сказки Натальи Сухановой составили сборник «Подкидыш» (1989).
В 2009 году Наталья Суханова стала обладательницей Чеховской премии в номинации «За достижения в области литературы» за роман-дилогию «По имени Ксения».
отрывок из произведения:
...Солнце к закату убыстряло свое повествование, как романист в эпилоге. Вот и оно зашло. Хлопья темноты обозначились в голубом небе. Угаданная взглядом, проступила вдруг звезда. Белой точкой прожгла она светлый еще небосвод.
«В ... день раннего лета 1957 года молодая женщина двадцати шести лет сошла на перрон с маленькой зеленой электрички, больше похожей на детскую железную дорогу. Маленький курортный городок встретил ее прекрасным воздухом и тенью листвы». Об этом дне можно было бы еще написать, что уже цвели акации, и сладкие их цветы ели червяки, пчелы и дети. Что густо цвели и каштаны – изысканными цветами. Что каждая веточка алычи, как зелеными сосочками, была усеяна еще совсем крошечными плодами. Что белым и розовым цвел и боярышник. О молодой женщине можно было заметить что-нибудь насчет ее необычайно светлых карих глаз, почти золотистых; насчет ее волос, которые зовут обычно светло-русыми (понятие достаточно смутное, такие волосы можно равно назвать и серыми, и золотистыми и желтоватыми, и зеленоватыми, и пепельными) – волосы, в которых не сразу заметишь и седину. И у отца, если бы он чаще брился, седина была бы совсем незаметна.
Итак, «в энный день раннего лета тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года...». Но всё это можно было бы писать, если бы этот день был уже в прошлом. Настоящее не имеет ни цвета, ни возраста – это то, что есть – вместе со всем прошлым и всеми бесконечностями. Это как то пятно в фокусе, которого не видит глаз. Или как волос, когда он один, отдельно, под микроскопом – стебель, не имеющий цвета, ствол с загадочным назначением, не то просто покров, утепление, защита, не то антенна, приемник позывных волн, которых не воспринимает сознание. «В день раннего лета...». А еще завлекательнее бы: «В сумеречный, холодный день тысяча восемьсот такого-то года...» – особый уют неуютного дня, укрощенного книгой, введенного в строй упорядоченных дней, когда может умереть, погибнуть герой, но не строй дней, незыблемый от века, как ньютоновское пространство-вместилище. Настолько незыблемый, что вмещается весь в уютный вечер у лампы.
«В день лета энного года молодая женщина двадцати шести лет, светло-русая...». Но в этой фразе было бы всё враньем, кроме, может быть, Джемушей, с обретенным, воскресшим запахом. Молодая женщина выглядела старшекурсницей, и в этом было больше правды, чем в том, что ей двадцать шесть лет. Болезнь омолодила ее. К тому же, несмотря на свои двадцать шесть, она и женщиной-то не была. Скорее уж старой девой. Но она не была и старой. И меньше всего девой. Сам год был чистой условностью. Смотря от чего считать. Может, это вовсе был не 1957-й, а, скажем, 5557-й. Да, всё в этой фразе было бы чистой условностью и враньем – кроме Джемушей – с обретенным, воскресшим запахом – как можно было забыть? – Но разве не носила она с собой, как пчела в паспортном мешочке, частицы этого запаха, этого зеленого солнца, этой сферы неба, отсутствующей там, где солнце, зато полной этим солнцем, сгущенной им до дымчатой глубины там, где солнца нет? «В день раннего лета она сошла в Джемушах, маленьком городке зеленого солнца» – так можно было бы написать, если бы это была не жизнь, а роман. В романе героиня сходит с поезда, чтобы вступить – пусть в душераздирающие, но предначертанные обстоятельства, которые могут кончиться так или иначе, но не могут не быть. Ксения же вошла в здешнюю жизнь, потеснив на первых порах разве что воздух, вошла в жизнь, настолько неисчерпаемую, что та могла свободно обойтись и без нее, такую обильную, что в ней можно было раствориться без остатка. Ей самой предстояло упорядочивать и делать отграниченной и цельной свою жизнь. Прежде всего: а) быть независимой, б) мыслить, в) писать...
...Солнце к закату убыстряло свое повествование, как романист в эпилоге. Вот и оно зашло. Хлопья темноты обозначились в голубом небе. Угаданная взглядом, проступила вдруг звезда. Белой точкой прожгла она светлый еще небосвод.
