Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Анатолий Егорович Агарков родился 23 сентября 1954 г. в поселке Увельском Челябинской области. Служил в морских частях пограничных войск. Окончил Челябинский политехнический институт по специальности «Двигатели летательных аппаратов». Работал инженером на заводе им. С.Орджоникидзе, журналистом в районной газете «Ленинское Знамя», инструктором Увельского райкома партии, техником авиационного полка, заместителем председателя Комитета по архитектуре и строительству при администрации района. В 1991 — 1993 гг. выпускал собственную литературно-рекламную газету «Лира». Лауреат литературного конкурса Интернет-журнала «Эрфольг» – 2007.
Живет в п. Увельский, Россия.
отрывок из произведения:
...Другую версию гибели моего деда поведали Никушки с рассказа их матери. Генерал действительно взялся за мемуары, а чтобы заарканить Пегаса (читай — поймать вдохновение) стал прикладываться к рюмке с коньяком. Дальше — больше. В смысле, больше пилось, чем писалось. Подогретая память услужливо вытаскивала из закромов пережитого мгновения величия и побед. И дед был счастлив. А потом скрипел зубами на виновника своего забвения — то бишь, меня.
Предсмертное послание жене и дочери — единственное законченное произведение старого разведчика. Он его много раз перечитывал, исправлял, наконец, распечатал и положил в ящик стола до нужного момента.
Мысль о самоубийстве не раз приходила ему в голову, иногда даже облачалась в слова, но никогда не терзала душу и не доминировала над психикой. Это была мечта о красивом уходе, не более того.
В тот дождливый день дед, сидя в каталке за рабочим столом, затуманенным коньяком сознанием пытался отыскать причину того, почему ушёл в отставку генерал-майором, а не на одну звезду повыше. Кто виноват?
Некстати заглянула в комнату Машенька:
— Алексей Георгиевич, ты бы не пил так много — у тебя давление.
— А? Что? — парализованный генерал вдруг поднялся из каталки.
— Ой, да ты ходишь! — всплеснула руками молодая жена.
Пожилой супруг не разделил её радости.
— Ещё и стреляю, — выхватил из ящика стола пистолет и бахнул над ухом перепуганной женщины.
Машенька бегом из комнаты. В спину гремел генерал:
— Все мои хвори не от нервов, а от твоих вертихвосток и хахаля их, внучка моего — будь они трижды прокляты.
Машенька спряталась. Дед ещё пару раз выстрелил в доме — продырявил портреты двойняшек. Потом в саду — неизвестно в кого или во что. И застрелился в беседке. Той самой, где я подсматривал за Никушками.
Рассказ матери перепугал дочек.
— Ведь он нас проклял, Алекс. Что-то должно случиться. Не смейся — и с тобой тоже.
Что с нами могло случиться?
Сестрицы окончили Литературный институт. Копаясь в архивах в поисках материалов для своих будущих поэтично-прозаичных творений, натолкнулись на мысль, что возможно в их жилах течёт голубая дворянская кровь. Стали изучать родословную предков и моих тоже. Где-то кто-то когда-то пересекался с известными Шереметевыми, Воронцовыми, Орловыми. Но ближе всех оказались Нарышкины. На этой фамилии сёстры и остановили свой выбор. Ещё бы — ближайшие родственники царского дома Романовых. Брачный контракт не обязывал их писаться Гладышевыми. Мама Маша вышла замуж и взяла фамилию мужа генерала. Так что Никушки с лёгким сердцем выправили себе паспорта на Доминику и Веронику Нарышкиных, а с небольшой приплатой стали именоваться графинями. На эту небольшую приплату в Москве было построено новое здание Дворянского Собрания. Свежеиспеченные маркизочки разыскали в Подмосковье следы родового поместья Нарышкиных, восстановили его в прежнем стиле и убранстве, переехали туда.
Мне нравилось бывать у них. Кружиться на дворянских балах, в джинсах среди сверкающих гусар и обладателей дымчатых фраков. Смотреть постановки «крепостного» театра, пьесы для которого писали сами графини. Ездить верхами на травлю волков. Ходить с ружьём на боровую дичь и жарить её на костре. А больше всего — бывать с Никушками в бане, выскакивать распаренными и мчаться нагишом к пруду. Их гарцующие попки будили во мне такой азарт, что я гонялся за ними по всей усадьбе, из которой в дни моих визитов благоразумно удалялась прислуга, и, поймав, не давал пощады....
Их кумиром был Потёмкин. Они звали меня пресветлым князем и сожалели, что на моём лице присутствуют оба глаза. Я в том резона не находил.
Когда вслед за Патроном перебрался в Нью-Йорк, Никушки загрустили. Визиты мои стали нечасты и непродолжительны. Раз в месяц, а то и в два на денёк-другой — разве это жизнь? Надоели им и тупые рожи выродившихся потомков знатных фамилий. Всё надоело.
Спасло от полной меланхолии новое увлечение — страсть к путешествиям.
Звонок. Никушки.
— Алекс, приезжай немедленно — ты должен это видеть. Приезжай, иначе брачный контракт в печку.
Рисковать огромным, непомерными трудами нажитым капиталом я не мог — садился в самолёт и летел в Египет, чтобы заняться любовью с близняшками у подножия пирамиды Хеопса. Другой раз мы миловались меж колонн Парфенона. Колизей вспомнил римских развратниц.
Я пытался разгадать географию их маршрутов. Казалось, они изучают историю цивилизации. Но какой чёрт их после Венеции занёс в Колумбию — уму непостижимо. Они переночевали в столичном отеле, а утром с метисом-водителем уехали на джипе в неизвестном направлении. И пропали....
Забеспокоилась администрация отеля. Позвонили в российское консульство. Те подняли полицию. Сообщили мне. Я прилетел вместе с сотрудниками Интерпола. Мастера сыска занялись опросом персонала гостиницы, из которой пропали Никушки, и ближайших заведений — кто что видел? А я связался с Билли....
...Другую версию гибели моего деда поведали Никушки с рассказа их матери. Генерал действительно взялся за мемуары, а чтобы заарканить Пегаса (читай — поймать вдохновение) стал прикладываться к рюмке с коньяком. Дальше — больше. В смысле, больше пилось, чем писалось. Подогретая память услужливо вытаскивала из закромов пережитого мгновения величия и побед. И дед был счастлив. А потом скрипел зубами на виновника своего забвения — то бишь, меня.
