Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Как на берегах тёплого моря встретились двое Рыцарей Креста. Ну... не совсем рыцарей, конечно...
отрывок из произведения:
...Оставайся, брат, сказал он мне после злосчастной каппадокийской схватки. Тогда он ещё не знал, что его отец, славный и мудрый Гуго, вождь, не допустивший ссоры с императором Византии, герой Дорилеи — убит. И я не знал. Я знал только, что я спас моего друга, и он не должен умереть. Он лежал на драной кошме под косым пальмовым навесом на тонких низких столбах, и я отгонял мух, сидя рядом. Кони фыркали и щипали редкую серую траву. Их ноги были в невычищенной крови. Ноги и накидки на боках и груди. И у нас было два бурдюка тёплой воды. На нас двоих и на двух коней. Два бурдюка воды — и пять дней пути до хоть сколь-либо безопасных мест.
Оставайся, брат, сказал он. Я упрошу отца отдать за тебя Агнес. Ей уже двенадцать, пора подыскать мужа. Она красивая, Агнес.
Он сказал это неуверенно, потому что, когда покинул Вермандуа, этой его сестре было всего шесть лет, а ему самому — одиннадцать, и он её едва помнил даже тогдашней и не представлял вовсе — нынешней.. Но я был ему благодарен. И ответил: у меня ничего нет, брат. Он свёл брови и сказал: но ведь Боэмунд даст тебе феод, когда вернётся из плена. Ты заслужил. Подумай, брат, горячо продолжал он и закашлялся, и я силой уложил его на кошму и дал попить. Подумай, брат, снова начал он. Мы будем едины. Не франк и русич, не норманн и германец — мы будем — Люди Святой Земли. Новой земли. Разве мы не сделали к этому первый — самый важный! — шаг?! Разве не свободен ныне для всех христиан Гроб Господа Нашего? Вспомни нашу крепость на морском берегу, брат. Оставайся.
Умом я понимал, что он прав и что Господь в милости своей дарит нам, освободившим Его дом от неверных, эту возможность. Но сердце моё болело, и с годами эта боль стала невыносимой. Я закрывал глаза и слышал плач журок над соломенными вихрами хат. И во сне. И уже наяву. Стоило только опустить веки.
И я уехал.
Нам было по семнадцать лет и последние пять мы воевали. А казалось мне, что мы воюем пятьсот лет, не было времени, когда мы не воевали... Есть войны, которые нельзя закончить. Можно только уйти. И не слушать, что тебе станут кричать вслед те, кто останется...
...Но ведь и он не остался там, в земле нашей сбывшейся мечты. Не остался. Его отец пал, и мой брат вернулся в далёкий Вермандуа — отстаивать своё в бесконечных сражениях с людьми одной с ним веры, одного языка... Своё — маленькое, старое, родное... А его сестра Агнес, я слышал, стала женой Бонифация де Савон, князя Западной Лигурии... Я не видел её. Наверное, она и впрямь была красивой. Я женился на другой женщине и не жалел об этом, она была мне хорошей женой и доброй матерью моим детям. Но...
...О брат мой Рудольф, Рауль Храбрый, Одноглазый Рауль, сенешаль Франции, женатый — трижды, взыскатель Гроба Господня, от церкви — отлучённый ... как тяжко висят на нас старые счёты, старые дела, старые долги. Мы поднимаем глаза к солнечным высям и не можем туда дойти, не расплатившись. А расплачиваемся мы всегда — жизнью. Нет, хуже. Мечтой.
Ты в могиле уже десять лет. А я стар.
Мы все в могилах, только у некоторых они больше. И их обитатели делают вид, что — живы.
Ничего не начать заново. Мы держим в руках начало начал и выпускаем его, потому что нас властно окликает голос отцов. Иногда — лязгом стали, иногда — кличем журавлей. Иногда просто — сном.
Когда под знамёнами Владимира я шёл в степь на половцев, и к нам опять, в который раз, присоединились воины с западных земель — я помню, что искал среди них — тебя. Я был ещё не стар, но уже и не мальчик, и это было смешно, но я искал. Я думал: может статься, ты приехал?
Нет. Тебя не было.
Мы взяли Шарукань и Сугров. У Салницы мы втоптали в кровавую грязь огромную орду сыроядцев. С тех пор они не беспокоят наши земли. Потом я узнал, что именно в те дни ты стоял перед кардиналами, отлучавшими тебя. Я смеялся, узнав об этом. Они — напыщенные домоседы, бабы, добровольные скопцы в алых дорогих мешках! — отлучали — тебя! Тебя, плакавшего на Гробе Господнем! Я помню эти твои слёзы и то, как в них, тёкших по левой щеке, отражался огонь факелов, и они казались кровавыми, а в тех, что стекали по правой, сияло солнце, ударившее первыми лучами в окно, и они сверкали золотом...
Как смеялся бы Адемар, узнав об этом отлучении... Говорят, он, не дошедший до Города Городов, приходил в Иерусалим в тот день, и его видели — многие. Ты всегда злился моему скэпсэ, брат. Тому, что я не верю не виденному своими глазами, а увиденное — стремлюсь потрогать. Но в это — я верю. Аймар де Монтейль не мог не придти в город, к которому столько шёл. Он не был трусом и напыщенным болтуном вроде этого Петра... Пустынника... Помнишь, как Танкред приволок его обратно в Антиохию — за шиворот? Пётр ныл, потеряв от страха последние остатки мужества, а Танкред, разъярённый, как в бою, волок его и пинал, словно надоевший тяжкий мешок. Нет, нам всем было трудно. Адски трудно. Но и Мера ответа у всех была разной. Если ты лучник или копейщик — ты можешь и бежать, коли уж страх сильней тебя. Но если ты сам призывал к походу, если стоял рядом с вождями — то будь добр принять Меру. Не так ли, брат?..
...Оставайся, брат, сказал он мне после злосчастной каппадокийской схватки. Тогда он ещё не знал, что его отец, славный и мудрый Гуго, вождь, не допустивший ссоры с императором Византии, герой Дорилеи — убит. И я не знал. Я знал только, что я спас моего друга, и он не должен умереть. Он лежал на драной кошме под косым пальмовым навесом на тонких низких столбах, и я отгонял мух, сидя рядом. Кони фыркали и щипали редкую серую траву. Их ноги были в невычищенной крови. Ноги и накидки на боках и груди. И у нас было два бурдюка тёплой воды. На нас двоих и на двух коней. Два бурдюка воды — и пять дней пути до хоть сколь-либо безопасных мест.
