Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Фантастичен и неопределён загадочный «галгал» из ветхозаветной Книги Иезекииля и необычен взгляд Валерия Вотрина на библейские сюжеты. Робкие, примитно-бытовые поначалу мысли пророка становятся всё более чёткими с ростом чувства собственной важности: вы просто радуетесь жизни и «не вздыхаете о всяких мерзостях»? Тогда мы идём к вам! И даже ироничный стиль не скрывает тревоги.
отрывок из произведения:
...Кто-то сказал — чудны дела Твои, Господи. Точно сказал. Только для сказавшего-то это, небось, так, красное словцо, а некоторым эти чудные дела что ни день лицезреть. Помню, в первый раз ослица со мной заговорила, точно с древним пророком. Иа, иа, говорит, болван ты, Ахлай, куда идем, там же пустыня! Смотрю — точно пустыня. А ведь по воду шли. Ну задумался, о делах Господних, о пророках, мало ли о чем. А она мне — болван, мол! Изумился я донельзя, прибежал в город, к старейшинам стучусь, воплю гласом: ослица взговорила, ослица! Они, значит, на меня смотрят. Я им, уже потише: ослица взговорила. Они мне — и что она сказала? Я, уже шепотом: болваном назвала. Они смеются — а правду ведь сказало безгласное животное. И усомнился я, что она со мной заговорила. Подхожу к ней (она еще на лугу Менахии паслась) и строго так вопрошаю: отвечай, Божья тварь, вправду ли ты со мной заговорила или это бесовское наваждение? Она поднимает голову, спокойно так на меня смотрит, ничего не отвечает. Я ей еще раз, построже — отвечай, говорю, когда спрашивают. Откликается спокойно — а бесовское наваждение, говорит. Задумался я — может, и впрямь наваждение, поди отличи! И тут она мне — ну и болван же ты! Одно слово — Ахлай. Ну заговорила я с тобой, и то по необходимости — ты ведь прямиком в пустыню перся, где ни воды, ни еды, одни камни да скорпионы. А ты нет бы спасибо сказать — еще мне выговариваешь. Так это мне, говорю, старейшины выговаривают, с тебя спроса нет, безгласное ты животное, и все тут. Она качает головой — эх, Ахлай, Ахлай… Ну, продал ее, пусть другим о пустыне рассказывает. Но с тех пор так и повелось — то ангел явится, то козы укажут на место со свитками, то еще что. Прибегаю к старейшинам, зенки выпучив: ангел явился, ангел явился! Ну, идут, в сомнении качая головами, а там вместо ангела — идол торчит на холме. А вместо свитков — гора песка. Уже и за волосы таскали, и внушали: помнишь, что сказал Господь Моисею? Сказал, мол, что если человек то-то и то-то, то Я, значит, обращу лице мое на человека того и истреблю его из народа его. А ты, Ахлай, что? Ложное говоришь, и уже не в первый раз. Ужо истребит тебя Господь! Ну, забоялся я — а ну как истребит? Страх Божий — великое дело, сразу дурноту-то из башки вышиб. И тут снова является мне чудное дело. Еще, помню, сижу у реки и думаю — гроза собирается, вот будет вода для сынов Израиля, а то от засухи совсем истомились. Потемнело кругом, погода ну впрямь для чудного дела. Как подумал, вижу — от севера идет с ветром облако великое и клубящийся огонь с таким, значит, сиянием вокруг. Мама дорогая, думаю, это дело, похоже, всем чудесам чуднее. Приглядываюсь — в пламени как бы четыре животных, похожих на человека. У каждого — четыре лица и четыре крыла. А ноги-то прямые, и ступни как у тельца, и крылья — два разделены, а два соприкасаются. И такой от них огонь, что глаза слепит. А подле животных этих по колесу, на вид как топаз, и словно колесо в колесе, и ободья высоки и ужасны, ибо полны глаз. Короче, всего и не опишешь. И шум шел от них, как бы шум вод, и понял я, что это — вихрь и слава Господня. Все это прокатилось куда-то мимо меня и скрылось, а я долго еще не мог опомниться. Вот, думаю, слава Господня, вот, думаю, глаза, вот, думаю, животные. И вдруг вскочил да как рванул в город...
...Кто-то сказал — чудны дела Твои, Господи. Точно сказал. Только для сказавшего-то это, небось, так, красное словцо, а некоторым эти чудные дела что ни день лицезреть. Помню, в первый раз ослица со мной заговорила, точно с древним пророком. Иа, иа, говорит, болван ты, Ахлай, куда идем, там же пустыня! Смотрю — точно пустыня. А ведь по воду шли. Ну задумался, о делах Господних, о пророках, мало ли о чем. А она мне — болван, мол! Изумился я донельзя, прибежал в город, к старейшинам стучусь, воплю гласом: ослица взговорила, ослица! Они, значит, на меня смотрят. Я им, уже потише: ослица взговорила. Они мне — и что она сказала? Я, уже шепотом: болваном назвала. Они смеются — а правду ведь сказало безгласное животное. И усомнился я, что она со мной заговорила. Подхожу к ней (она еще на лугу Менахии паслась) и строго так вопрошаю: отвечай, Божья тварь, вправду ли ты со мной заговорила или это бесовское наваждение? Она поднимает голову, спокойно так на меня смотрит, ничего не отвечает. Я ей еще раз, построже — отвечай, говорю, когда спрашивают. Откликается спокойно — а бесовское наваждение, говорит. Задумался я — может, и впрямь наваждение, поди отличи! И тут она мне — ну и болван же ты! Одно слово — Ахлай. Ну заговорила я с тобой, и то по необходимости — ты ведь прямиком в пустыню перся, где ни воды, ни еды, одни камни да скорпионы. А ты нет бы спасибо сказать — еще мне выговариваешь. Так это мне, говорю, старейшины выговаривают, с тебя спроса нет, безгласное ты животное, и все тут. Она качает головой — эх, Ахлай, Ахлай… Ну, продал ее, пусть другим о пустыне рассказывает. Но с тех пор так и повелось — то ангел явится, то козы укажут на место со свитками, то еще что. Прибегаю к старейшинам, зенки выпучив: ангел явился, ангел явился! Ну, идут, в сомнении качая головами, а там вместо ангела — идол торчит на холме. А вместо свитков — гора песка. Уже и за волосы таскали, и внушали: помнишь, что сказал Господь Моисею? Сказал, мол, что если человек то-то и то-то, то Я, значит, обращу лице мое на человека того и истреблю его из народа его. А ты, Ахлай, что? Ложное говоришь, и уже не в первый раз. Ужо истребит тебя Господь! Ну, забоялся я — а ну как истребит? Страх Божий — великое дело, сразу дурноту-то из башки вышиб. И тут снова является мне чудное дело. Еще, помню, сижу у реки и думаю — гроза собирается, вот будет вода для сынов Израиля, а то от засухи совсем истомились. Потемнело кругом, погода ну впрямь для чудного дела. Как подумал, вижу — от севера идет с ветром облако великое и клубящийся огонь с таким, значит, сиянием вокруг. Мама дорогая, думаю, это дело, похоже, всем чудесам чуднее. Приглядываюсь — в пламени как бы четыре животных, похожих на человека. У каждого — четыре лица и четыре крыла. А ноги-то прямые, и ступни как у тельца, и крылья — два разделены, а два соприкасаются. И такой от них огонь, что глаза слепит. А подле животных этих по колесу, на вид как топаз, и словно колесо в колесе, и ободья высоки и ужасны, ибо полны глаз. Короче, всего и не опишешь. И шум шел от них, как бы шум вод, и понял я, что это — вихрь и слава Господня. Все это прокатилось куда-то мимо меня и скрылось, а я долго еще не мог опомниться. Вот, думаю, слава Господня, вот, думаю, глаза, вот, думаю, животные. И вдруг вскочил да как рванул в город...
