Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Валерий Генрихович Вотрин – писатель, переводчик. В прозе Вотрина причудливо соединены элементы притчи, иронии, аллегории, гротеска, характерна ее многожанровость: интерпретации библейских сюжетов, готические истории, мифологические притчи.
отрывок из произведения:
...Жак Мариво повстречал Корасон перед порталом больницы Сен-Жерве: она зачарованно и не мигая смотрела на тонкие железные решетки портала, которые были покрыты причудливыми, фантастическими иероглифами. Остановился. Продолжала смотреть. Коснулся ее. Сказал: эти символы оставил великий Фламель. Никто не может разгадать их. Помолчал. Добавил: вам интересны формулы герметиков? Неотрывно смотрела на него. Вздрогнула. Сказала: три дня назад в этой больнице умер мой отец. Сказала: он был очень стар. Сказала: теперь я сирота. Сказал: вы испанка, это слышно по выговору. Сказала: да. Отвернулась. Оглядел ее. Была красива. Сказал: я живу на улице Постников. Это совсем рядом. Мой дом обширен. Он вместит всякого, кто пожелает в нем поселиться. Спросила: кто вы? — будто очнувшись. Как вас зовут? Сказал: Жак. Жак Мариво, магистр теологии. Произнесла: меня зовут Корасон, — не оборачиваясь, продолжая глядеть на решетки. Сказал: вы остановились поблизости? Спросила: что? Взял ее за руку, повел. Безропотно подчинилась. Шли серпантинами узких, сдавленных старыми домами улиц, временами сторонясь и пропуская конный патруль гвардейцев или процессию духовного лица. Украдкой взглядывал на нее. Шла опустив глаза, кружева мантильи скрывают голову и плечи, узкая и смуглая рука подчиненно позволяет себя держать. Иногда словно бы просыпалась, вскидывала голову и изумленно оглядывалась. Пояснял: Штукатурная улица. Улица Сен-Мартен. Часовая. Снова погружалась в свое забытье, а он принимался смотреть на дорогу. Прошли Часовую улицу и свернули налево, попав в мелкую сеть улиц и улочек со старыми замысловатыми прозвищами. Концом их пути стал глухой тупик улицы Постников, узкий, изрытый канавами, с выпирающими на него задами лачуг и складов. Слева лачуг не было. Тут посреди обширного, огороженного полусгнившим деревянным частоколом пустыря высилась старинная каменная башня времен Филиппа Августа с зубчатым верхом, к которой с правой стороны, прорывая штурмом гнилую ограду, жалось несколько ветхих двухэтажных домов, чьи крыши, однако, едва доставали до искрошившихся зубцов башни. При виде ее остановилась. Сказала: я не пойду, — не глядя на него. Сильнее сжал ее руку. Сказал: я здесь живу. Эта башня — мой дом. Улыбнулась. Поглядела на него. Уверенно произнесла: ты лихоимец. Тот, кто заманивает беззащитных девушек в глухие места и там совершает над ними гнусные непотребства. Выпустил ее руку. Молвил: иди куда хочешь. Если не знаешь дороги, я провожу. Все еще улыбаясь, покачала головой. Сказала: отец мой умер. Сказала: мне некуда идти. Сказала: я бедная сирота, но и у несчастной лани есть острые копытца, чтобы мозжить головы матерым волкам. Пошла вперед. Поспешил, открыл дверь перед нею. Еще раз улыбнулась, взглянув на него, вошла. Первый этаж башни занимало большое многоугольное помещение с остатками когда-то перегораживающих его стен. Пол устилала солома, кое-где полусгоревшая и мокрая. В трех стенных очагах лежали горки углей. Стены и пол густо усеивали странные символы. Увидев их, вздрогнула и уже по-настоящему, внимательно оглянула его. Встретил ее взгляд. Спросила: чем ты занимаешься? Вместо ответа прошел к очагу и, стоя спиной к ней, разжег его. Вернулся с вином и мисками, сказал: должно быть, вы проголодались. Покачала головой, но не отрывала взгляд от еды. Стала медленно приближаться, но потом остановилась. Сказала: я маранка. Вместе с отцом мы бежали из Испании. Силами нашей общины в Руане его удалось вызволить из застенков инквизиции, но здоровье его было уже подорвано. Я думала, что мы переедем в Руан, когда он поправится. Но он умер в больнице Сен-Жерве и вчера я проводила его на кладбище Невинных. Замолчала. Добавила как бы про себя: теперь я одна на целом свете. Провел пальцем по столу. Поднял голову. Спросил: так ты еврейка? Сказала: я крещена во Христе. Сказал: это не имеет никакого значения. Сказал: во мне течет кровь катаров, а в тебе сосредоточилась мудрость праотцев. Спросил: веруешь? Ничего не сказала. Молча смотрела на него. Близилась ночь...
...Жак Мариво повстречал Корасон перед порталом больницы Сен-Жерве: она зачарованно и не мигая смотрела на тонкие железные решетки портала, которые были покрыты причудливыми, фантастическими иероглифами. Остановился. Продолжала смотреть. Коснулся ее. Сказал: эти символы оставил великий Фламель. Никто не может разгадать их. Помолчал. Добавил: вам интересны формулы герметиков? Неотрывно смотрела на него. Вздрогнула. Сказала: три дня назад в этой больнице умер мой отец. Сказала: он был очень стар. Сказала: теперь я сирота. Сказал: вы испанка, это слышно по выговору. Сказала: да. Отвернулась. Оглядел ее. Была красива. Сказал: я живу на улице Постников. Это совсем рядом. Мой дом обширен. Он вместит всякого, кто пожелает в нем поселиться. Спросила: кто вы? — будто очнувшись. Как вас зовут? Сказал: Жак. Жак Мариво, магистр теологии. Произнесла: меня зовут Корасон, — не оборачиваясь, продолжая глядеть на решетки. Сказал: вы остановились поблизости? Спросила: что? Взял ее за руку, повел. Безропотно подчинилась. Шли серпантинами узких, сдавленных старыми домами улиц, временами сторонясь и пропуская конный патруль гвардейцев или процессию духовного лица. Украдкой взглядывал на нее. Шла опустив глаза, кружева мантильи скрывают голову и плечи, узкая и смуглая рука подчиненно позволяет себя держать. Иногда словно бы просыпалась, вскидывала голову и изумленно оглядывалась. Пояснял: Штукатурная улица. Улица Сен-Мартен. Часовая. Снова погружалась в свое забытье, а он принимался смотреть на дорогу. Прошли Часовую улицу и свернули налево, попав в мелкую сеть улиц и улочек со старыми замысловатыми прозвищами. Концом их пути стал глухой тупик улицы Постников, узкий, изрытый канавами, с выпирающими на него задами лачуг и складов. Слева лачуг не было. Тут посреди обширного, огороженного полусгнившим деревянным частоколом пустыря высилась старинная каменная башня времен Филиппа Августа с зубчатым верхом, к которой с правой стороны, прорывая штурмом гнилую ограду, жалось несколько ветхих двухэтажных домов, чьи крыши, однако, едва доставали до искрошившихся зубцов башни. При виде ее остановилась. Сказала: я не пойду, — не глядя на него. Сильнее сжал ее руку. Сказал: я здесь живу. Эта башня — мой дом. Улыбнулась. Поглядела на него. Уверенно произнесла: ты лихоимец. Тот, кто заманивает беззащитных девушек в глухие места и там совершает над ними гнусные непотребства. Выпустил ее руку. Молвил: иди куда хочешь. Если не знаешь дороги, я провожу. Все еще улыбаясь, покачала головой. Сказала: отец мой умер. Сказала: мне некуда идти. Сказала: я бедная сирота, но и у несчастной лани есть острые копытца, чтобы мозжить головы матерым волкам. Пошла вперед. Поспешил, открыл дверь перед нею. Еще раз улыбнулась, взглянув на него, вошла. Первый этаж башни занимало большое многоугольное помещение с остатками когда-то перегораживающих его стен. Пол устилала солома, кое-где полусгоревшая и мокрая. В трех стенных очагах лежали горки углей. Стены и пол густо усеивали странные символы. Увидев их, вздрогнула и уже по-настоящему, внимательно оглянула его. Встретил ее взгляд. Спросила: чем ты занимаешься? Вместо ответа прошел к очагу и, стоя спиной к ней, разжег его. Вернулся с вином и мисками, сказал: должно быть, вы проголодались. Покачала головой, но не отрывала взгляд от еды. Стала медленно приближаться, но потом остановилась. Сказала: я маранка. Вместе с отцом мы бежали из Испании. Силами нашей общины в Руане его удалось вызволить из застенков инквизиции, но здоровье его было уже подорвано. Я думала, что мы переедем в Руан, когда он поправится. Но он умер в больнице Сен-Жерве и вчера я проводила его на кладбище Невинных. Замолчала. Добавила как бы про себя: теперь я одна на целом свете. Провел пальцем по столу. Поднял голову. Спросил: так ты еврейка? Сказала: я крещена во Христе. Сказал: это не имеет никакого значения. Сказал: во мне течет кровь катаров, а в тебе сосредоточилась мудрость праотцев. Спросил: веруешь? Ничего не сказала. Молча смотрела на него. Близилась ночь...
