Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Эта полная мужества, любви и печали повесть рассказывает о тех годах, когда мир бога христиан еще не вытеснил с полотна времен мир фэйри, и магия была делом обыденным. Когда король Артур, возведенный на трон Владычицей Авалона, нарушил клятву и тем самым раз и навсегда изменил судьбу Британии, когда Фату Моргану еще называли просто Моргейной, герцогиней Корнуолла, и не считали злой колдуньей и когда тайное течение рек жизни еще подчинялось воле посвященных. Теперь все думают, что это легенды, сложенные сладкоречивыми бардами в надежде на кров и благоизволение королей. Но это все было. И вот как было оно.
отрывок из произведения:
...Но вот Игрейна отставила кубок — и ощущение значимости момента развеялось. Вивиана вновь превратилась в хрупкую, усталую женщину, а мерлин — в согбенного старика. Игрейна поспешно подвела их к огню.
— Ныне от берегов Летнего моря путь неблизкий, — проговорила она, вспоминая, как некогда сама проделала его молодой женой, перепуганная, исполненная молчаливой ненависти, в кортеже чужака, ставшего ей мужем, который до поры был для нее лишь голосом да ужасом в ночи. — Что привело тебя сюда в пору весенних штормов, сестра и госпожа? «И почему ты не приехала раньше, зачем бросила меня совсем одну — учиться супружеству и рожать дитя в одиночестве, в страхе и тоске по дому? А ежели ты не могла приехать раньше, зачем вообще приезжать — теперь, когда уже поздно и я наконец-то смирилась со своей участью?» — Расстояние и впрямь велико, — мягко отозвалась Вивиана, и Игрейна поняла, что жрица, как всегда, услышала не только слова, произнесенные вслух, но и невысказанную жалобу. — А времена ныне опасные, дитя. Но эти годы, годы одиночества, сделали тебя женщиной — пусть горьки они, как годы уединения для будущего барда, — добавила она, улыбаясь давнему воспоминанию, — или для будущей жрицы. Если бы ты выбрала этот путь, ты терзалась бы одиночеством ничуть не меньше, моя Игрейна. Ну, конечно, — проговорила Вивиана, наклоняясь, лицо ее смягчилось. — Иди ко мне на колени, маленькая. — Она подхватила Моргейну, и мать проводила дочку изумленным взглядом: обычно Моргейна дичилась чужих, точно полевой кролик. Отчасти досадуя, отчасти уже снова подпадая под знакомые чары, Игрейна наблюдала за тем, как ребенок устроился на коленях у Вивианы. Вивиана казалась такой махонькой: чего доброго, не удержит! И впрямь — женщина из народа фэйри, женщина Древнего народа. А Моргейна, по всему судя, и впрямь пойдет в нее.
— А как там Моргауза, как поживает она с тех пор, как я прислала ее к тебе год назад? — спросила Вивиана, поднимая взгляд на девочку в шафранном платье, что обиженно забилась в уголок у огня. — Иди-ка, поцелуй меня, сестренка. О, да ты вырастешь высокой и статной, как Игрейна, — проговорила жрица, протягивая руки навстречу Моргаузе, что с недовольным видом вышла на свет — ни дать ни взять строптивый щенок. — Конечно, садись у моих ног, если хочешь, дитя. — Моргауза тут же устроилась на полу и склонила голову на колени Вивиане; еще миг назад она дулась, а сейчас вдруг глаза ее наполнились слезами.
«Она всеми нами вертит, как хочет. И как она только забрала над нами такую власть? Может, дело в том, что другой матери Моргауза отродясь не знала? Когда девочка появилась на свет, Вивиана была уже взрослой женщиной; нам обеим она всегда заменяла и мать и сестру». Мать их — рожать ей, по чести говоря, было слишком поздно — умерла, разрешившись Моргаузой. В тот же год, несколькими месяцами раньше, Вивиана тоже родила дитя; младенец умер, и Вивиана выкормила сводную сестру.
Моргейна свернулась калачиком на коленях у жрицы, здесь же покоилась рыжеволосая головка Моргаузы. Одной рукой Вивиана придерживала ребенка, другой — поглаживала длинные, шелковистые пряди девочки-подростка.
— Мне следовало приехать к тебе, когда родилась Моргейна, — проговорила Вивиана, — но я тоже была беременна. В тот год я разрешилась сыном. Отдала его на попечение кормилицы, думаю, приемная мать со временем отошлет его к монахам. Она, видишь ли, христианка.
— И тебе нет дела до того, что из него воспитают христианина? — удивилась Моргауза. — Он хоть хорошенький? Как его звать? Вивиана рассмеялась.
— Я назвала его Баланом, — отозвалась она, — а его приемная мать нарекла своего собственного сына Балином. Между ними — всего каких-то десять дней разницы, так что их наверняка станут растить как близнецов. А что до того, что из него сделают христианина, — да пусть себе; христианином был его отец, а Присцилла — достойная женщина. Ты говоришь, путь сюда неблизкий, поверь мне, дитя, сейчас он кажется куда длиннее, нежели во времена твоей свадьбы. От острова Монахов возможно, и не дальше — но от Авалона далеко, очень далеко...
— Поэтому мы и приехали, — неожиданно возгласил мерлин, голосом гулким, напоминающим звук огромного колокола. Моргейна встрепенулась и испуганно захныкала.
— Я не понимаю, — проговорила Игрейна, вдруг встревожившись. — Они же совсем рядом...
— Они — одно, — поправил мерлин, выпрямляясь, — но приверженцы Христа вздумали говорить не то, что сами они не приемлют иных Богов пред своим Богом, но что иного Бога, кроме их Бога, нет и не было; что он и только он сотворил мир, что он правит в нем единовластно, что он один создал звезды и все живое.
При словах столь кощунственных Игрейна поспешно сделала охранительный жест.
— Но это же невозможно, — запротестовала она. — Ни одному Богу не под силу править миром в одиночестве... а как же Богиня? Как же Мать?
— Христиане считают, — ровным, тихим голосом пояснила Вивиана, — что никакой Богини не существует; что женское начало, как говорят они сами, корень всех зол; что через женщину, якобы, в мир вошло Зло; у иудеев есть одна такая немыслимая байка про яблоко и змея.
— Богиня покарает их, — потрясенно выдохнула Игрейна. — И ты — ты выдала меня замуж за одного из таких?
— Мы не знали, что кощунство их настолько всеохватно, — отозвался мерлин. — И в наше время были приверженцы иных Богов. Но чужих Богов они чтили.
— Но при чем тут путь от Авалона? — не отступалась Игрейна.
— Ну вот мы и подошли к цели нашего приезда, — ответствовал мерлин. — Ибо друидам ведомо: вера людская, и ничто иное, придает форму миру и всему сущему. Давным-давно, когда приверженцы Христа впервые пришли на наш остров, я понял: это — один из ключевых поворотов во времени, мгновение, способное изменить мир.
Моргауза подняла взгляд на старика, глаза ее благоговейно расширились.
— Ты так стар, о, почтенный?
Мерлин улыбнулся девочке:
— Не в этом теле, нет. Но я многое прочел в большом зале, что за пределами мира, — там, где ведется Летопись всего Сущего. Кроме того, я и впрямь жил в те времена. Владыки этого мира дозволили мне вернуться, но облекшись в иную плоть.
— Маленькой таких сложностей не понять, — мягко упрекнула его Вивиана. — Она же не жрица. Мерлин хочет сказать, сестренка, что он жил в те времена, когда христиане пришли сюда впервые, и что ему было дозволено воплотиться вновь и сразу же, дабы завершить свои труды. Вникать в эти таинства тебе незачем. Продолжай, отец.
— Я понял, что настало одно из тех мгновений, в которые меняется история рода людского, — проговорил мерлин. — Христиане тщатся уничтожить все знание, кроме собственного, и в этой борьбе изгоняют из мира любые таинства, кроме разве тех, что вписываются в их собственную религию. То, что люди проживают не одну жизнь, а несколько, христиане объявили ересью — а ведь каждый невежественный поселянин знает, что это так...
— Но если не верить в перерождение, — потрясенно запротестовала Игрейна, — как избежать отчаяния? Разве справедливый Бог станет создавать одних людей — несчастными и жалкими, других — богатыми и счастливыми, если им отпущена лишь одна жизнь и не больше?
— Не знаю, — отвечал мерлин. — Возможно, они хотят, чтобы люди, обреченные на участь столь тяжкую, отчаялись и на коленях приползли к Христу, который заберет их на небо. Мне неведомо, во что верят приверженцы Христа и на что уповают. — Старик на мгновение прикрыл глаза, на лице четче обозначились горькие морщины. — Но во что бы уж там они ни верили, их убеждения меняют наш мир, причем не только в духовном плане, но и в физическом. Поскольку они отрицают мир духа и Авалон, эти сферы для них просто не существуют. Конечно, они по-прежнему есть, но в мире ином, нежели мир приверженцев Христа. Авалон, Священный остров, — уже не тот же самый остров, что и Гластонбери, где мы, люди Древней религии, некогда дозволили монахам возвести свою часовню и монастырь. Ибо наша мудрость и их мудрость... много ли ты смыслишь в природе вещей, Игрейна?
— Очень мало, — убито призналась молодая женщина, не сводя глаз со жрицы и с верховного друида. — Меня никогда этому не учили.
— Жаль, — отозвался мерлин, — ибо тебе должно понять, Игрейна. Я попытаюсь объяснить как можно проще. Вот смотри, — проговорил он, снимая с шеи золотой торквес и извлекая кинжал. — Могу ли я поместить вот это золото и эту бронзу в одно и то же место, причем сразу?
Игрейна недоуменно заморгала.
— Нет, конечно же, нет. Их можно поставить рядом, но не на одно и то же место, разве что один из этих предметов ты сперва сдвинешь.
— Вот и со Священным островом то же самое, — проговорил мерлин. — Четыреста лет назад, еще до того, как сюда явились римляне в надежде завоевать эти земли, священники поклялись нам в том, что никогда против нас не поднимутся и не попытаются изгнать нас силой оружия, ибо мы жили здесь до них, они же пришли к нам как просители, и сила была за нами. Клятву они соблюли — здесь я вынужден отдать им должное. Но в духовном плане, в своих молитвах, они не переставали сражаться с нами за то, чтобы их Бог изгнал наших Богов, чтобы их мудрость одержала верх над нашей. В нашем мире, Игрейна, довольно места для многих Богов и Богинь. Но во вселенной христиан — как бы это сказать? — нет места ни для нашего Зрения, ни для нашего знания. В их мире есть один Бог, и только один; и ему угодно не только одержать победу над прочими Богами, но еще и представить дело так, что никаких других Богов нет и не было; есть лишь лживые идолы, порождение дьявола. Вот так, веруя в единого Бога, всякий и каждый обретает надежду спастись в этой одной-единственной жизни. Вот на что они уповают. А мир устроен по вере людской. Так что миры, что некогда были едины, постепенно отдаляются друг от друга.
— Ныне есть две Британии, Игрейна: их мир, что подчинен Единому Богу и Христу, и рядом и позади — мир, в котором до сих пор правит Великая Мать, мир, в котором живет и молится Древний народ. Так уже случалось. Было время, когда фэйри, Сияющие, ушли из этого мира, отступая все дальше и дальше в сумерки и туманы, так что теперь в эльфийские холмы разве что заплутавший путник забредет ненароком, и тогда он словно выпадает из хода времени, и случается так, что выйдет он из холма, проведя там одну-единственную ночь, и обнаружит, что вся его родня мертва и минуло двенадцать лет. А сейчас, говорю тебе, Игрейна, происходит то же самое. Наш мир, где правит Богиня, мир, который ты знаешь, мир многих истин, неуклонно вытесняется из главного временного русла. Даже сейчас, Игрейна, если путник отправляется на остров Авалон без провожатого, то, не зная дороги, он туда не попадет, но отыщет лишь остров Монахов. Для большинства людей наш мир ныне затерялся в туманах Летнего моря. Это началось еще до ухода римлян; теперь, по мере того как в Британии множатся церкви, наш мир отступает все дальше и дальше. Вот почему добирались мы сюда так долго: исчезают города и дороги Древнего народа, что служили нам вехами. Миры пока еще соприкасаются, пока еще льнут друг к другу, точно возлюбленные; но они расходятся, и если их не остановить, в один прекрасный день вместо одного мира будет два, и никто не сможет странствовать между ними...
— Так и пусть расходятся! — яростно перебила его Вивиана. — Я по-прежнему считаю, что это к лучшему. Я не желаю жить в мире христиан, отрекшихся от Матери...
— Но как же все прочие, как же те, кому суждено впасть в отчаяние? — Голос мерлина вновь зазвучал, точно огромный колокол. — Нет, тропа должна остаться, пусть и тайная. Части мира по-прежнему едины. Саксы разбойничают в обоих мирах, но все больше и больше наших воинов становятся приверженцами Христа. Саксы...
— Саксы — жестокие варвары, — возразила Вивиана. — Одним Племенам не под силу выдворить их с наших берегов, а мы с мерлином видели, что дни Амброзия в этом мире сочтены и что его военный вождь, Пендрагон, — кажется, его зовут Утер? — займет его место. Но многие из жителей этой страны под знамена Пендрагона не встанут. Что бы ни происходило с нашим миром в духовном плане, ни одному из двух миров долго не выстоять перед огнем и мечом саксов. Прежде чем мы сразимся в битве духа, дабы не дать нашим мирам разойтись, мы должны спасти самое сердце Британии от саксонских пожаров. А ведь нам угрожают не только саксы, но и юты и скотты — все эти дикари, идущие с севера. Они повергают в прах все, даже сам Рим; их слишком много. Твой муж провел в сражениях всю свою жизнь. Амброзий, король Британии, — достойный человек, но верны ему лишь те, кто когда-то служил Риму; его отец носил пурпур, да и сам Амброзий был достаточно честолюбив, чтобы мечтать об императорской власти. Однако нам требуется вождь, за которым пошли бы все обитатели Британии.
— Но... но ведь остается еще Рим, — запротестовала Игрейна. — Горлойс рассказывал мне, что, как только Рим справится с беспорядками в Великом городе, легионы вернутся! Отчего нам не положиться на помощь Рима в борьбе с северными дикарями? Римляне — лучшие в мире воины, они выстроили огромную стену на севере, чтобы сдержать натиск разбойников...
«хуже ваша оценка лучше»
...Но вот Игрейна отставила кубок — и ощущение значимости момента развеялось. Вивиана вновь превратилась в хрупкую, усталую женщину, а мерлин — в согбенного старика. Игрейна поспешно подвела их к огню.
