Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Известный петербургский писатель старшего поколения, автор более шестидесяти книг, Борис Алмазов довольно часто обращается к книгам для детей. Большинство его рассказов и повестей складываются в два цикла: сюжеты о послевоенном детстве в Ленинграде и на верхнем Дону, и сюжеты о жизни современных детей, живущих в большом старинном донском казачьем хуторе.
Писатель необыкновенно достоверно рассказывает о семейных ценностях, которые так сложно сохранить и передать детям.
отрывок из произведения:
...Касьян Мотнёв весь вечер готовился к завтрашней контрольной по математике. Даже телевизор не смотрел — всё задачи решал да правила повторял. Эта контрольная, можно сказать, решала его судьбу: ежели получится за неё четвёрка (про пятёрку Касьян и не думал, не мечтал: чтобы четвёрку получить, так и то чудо требовалось)… так вот, ежели всё будет благополучно, то можно целое лето гонять по хутору, ездить на конях в ночное, шастать по глубоким оврагам или купаться в речке. Ежели тройка, — дело хуже. Тогда вместо летних радостей будет летняя школа! А зубрить математику в жару, в зной полуденный — от одной этой мысли Касьяну тошно становилось. И уж совсем худо, когда являлась мысль, что при его-то знаниях может быть и двоечка… Вполне может быть! А при двоечке можно запросто на второй год остаться. Касьян старался о двойке не думать, но это ему плохо удавалось.
— Вон, — сказал он отцу, читавшему газету, — в прошлом годе ребята из города, те, что в пионерском лагере жили, сказывали, что, мол, у них на второй год нипочём не оставляют… И в заводе ничего подобного нет! А у нас Марь Степанна не дрогнет! Будешь второй год в одном классе сидеть как миленький… — А я бы ещё и порол таких-то ухарей, как ты! — безо всякого сочувствия сказал отец. — Через филейный конец, стало быть, ума бы вкладывал, коли он в твою буйную голову не лезет!
— Да чё не лезет! Чё не лезет! Я всё как есть знаю! Хоть ночью меня разбуди… — А через чего же двойки?
— Да я на контрольной нервничаю очень, а как снервничаю, так всё и позабываю… — вздыхал Касьян. — Надо правило вспоминать, а у меня всё двойка в глазах стоит.
— Кабы учил всё как положено, небось не нервничал бы! — сказал отец. — Учи! Голова садовая!
Касьян вздыхал и опять принимался за учебники. Так и заснул за столом. Растолкал его отец:
— Вставай, профессор! Всё твои коньки-саночки, всё хоккей-батюшка. Гонял всю зиму по хутору, как пёс ошпаренный, а ноне спохватился! Сказано: перед смертью не надышишься!
— Это точно! — со вздохом согласился Касьян, отрывая от стола свою чугунную кудлатую голову с отлёжанной щекой.
«Наши передачи на сегодня окончены. Всего вам доброго!» — пожелала телевизионная тётя.
— И вам счастливо ночевать! — ответил ей Касьян, выключая телевизор.
Однако в кровать он не отправился, а, взяв фонарик, пошёл в курятник. Так он делал каждый вечер, с тех пор как Чернуха села на кладку. Он осторожно отворил дверь сарая. Куры спали на насесте: большие, белые, как снежные шары, из которых Касьян всю зиму лепил крепость. Свет фонарика их не потревожил. Только петух захлопал спросонок крыльями, завозился на жёрдочке над Касьяновой головой, стрельнул чёрно-белой каплей помёта.
В курятнике спали все: индюки, утки… Даже гуси пошипели и снова спрятали головы под крылья. Они знали Касьяна и не боялись его. И только Чернуха тревожно помаргивала бусинкой глаза.
«Ко-ко! Не подходи!» — сказала она строго.
— Чего «ко-ко»? — Касьян присел перед нею на корточки. — Ещё ни одна курица цыплят не высиживает, а ты заклохтала! И сидишь как ненормальная! Встала, поклевала бы корму! Ничего с твоей кладкой не случится! — посоветовал он курице. — Ещё, главное дело, «ко-ко». Да если бы я не приходил тебя кормить — ты бы давно окочурилась от своего героизма! На вот!
Чернушка принялась жадно склёвывать с его ладони пшено.
— Ешь, ешь, — приговаривал мальчишка, поглаживая птицу по чёрным с зеленовато-синим отливом пёрышкам, — ешь! Теперь уж немного осталось. День-два, а там и вылупятся. Терпи! Скоро вокруг тебя цыплёнки запищат… А тут и трава расти начнёт… Уж который день тепло — будут вам витамины.
Он напоил курицу из консервной банки, любуясь, как степенная птица аккуратно берёт по капельке и, запрокинув нарядную голову с алой оборкой короткого гребня, перекатывает её в горло.
— Спи давай! — сказал Касьян, когда курица напилась. — Я завтра ещё приду, перед школой.
Его смертельно клонило в сон, но всё же он не утерпел — пошёл в сад.
Белёные стволы старых яблонь, вишен, груш были окутаны еле уловимыми облаками тепла. Тёплый воздух уже струился от чёрных, с осени вскопанных приствольных кругов и отогревал иззябшие за зиму деревья. Почки на ветвях уже напружились, округлились, собираясь выстрелить в синеву ночного неба тугими белопенными, розовыми соцветиями.
Огромное, глубокое небо помаргивало бесчисленными звёздами, обнимая Касьяна, и этот сад, и дом, и весь хутор, и всё живое… — Где тя шут таскает? — заругалась на Касьяна мать, когда он, шмыгая носом и унимая дрожь, полез под одеяло. — К Чернухе небось?
— Ну, — подтвердил мальчишка. — Не пивши, не евши сидит! Я её согнать хотел — куда там, как приклеенная сидит!
— Вот кабы ты так-то за уроками сидел! — сказал отец, выключая свет.
— Пап, — спросил Касьян, — а почему курица такая здоровенная, а скорлупу не давит? А, пап?
— Да ведь кабы одна скорлупа… — сонным голосом ответил отец. — А то ведь под скорлупою детишки её… — Спи ты, баламут, — сердилась мать. — Опять завтра в школу не поднять будет!
— Всё ж таки удивительно! — сказал Касьян, укладываясь поудобнее, так что все пружины в его диване стонали и пели. — Такая здоровенная и не давит…
...Касьян Мотнёв весь вечер готовился к завтрашней контрольной по математике. Даже телевизор не смотрел — всё задачи решал да правила повторял. Эта контрольная, можно сказать, решала его судьбу: ежели получится за неё четвёрка (про пятёрку Касьян и не думал, не мечтал: чтобы четвёрку получить, так и то чудо требовалось)… так вот, ежели всё будет благополучно, то можно целое лето гонять по хутору, ездить на конях в ночное, шастать по глубоким оврагам или купаться в речке. Ежели тройка, — дело хуже. Тогда вместо летних радостей будет летняя школа! А зубрить математику в жару, в зной полуденный — от одной этой мысли Касьяну тошно становилось. И уж совсем худо, когда являлась мысль, что при его-то знаниях может быть и двоечка… Вполне может быть! А при двоечке можно запросто на второй год остаться. Касьян старался о двойке не думать, но это ему плохо удавалось.
