Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Курт Воннегут — один из самых известных американских прозаиков, автор хорошо известных русскому читателю романов «Сирены Титана», «Колыбель для кошки», «Механическое пианино» («Утопия 14»), «Бойня номер пять», а также многочисленных рассказов, эссе и пьес.
Курт Воннегут – писатель, который стремится исследовать глубину человеческого характера, мотивы тех или иных поступков и их последствия. Фантастика становится для него одним из главных элементов творчества. Писатель прибегает к иронии, сталкивая необычную манеру повествования с вымышленным сюжетом.
отрывок из произведения:
...Видели, чтобы кто-нибудь поступал, в престижный университет, чтобы выйти рядовым обученным? А вот, пожалуйста: ваш покорный слуга. (И еще Норман Мейлер. Спросите, он вам расскажет.) В нашей когда-то большой и опутанной узами близости семье, у той ее ветви, которая обитала в Индианаполисе, существовала традиция предпочесть колледжи восточных штатов, но по окончании возвращаться домой. Мой дядя Алекс учился в Гарварде, и первое задание, которое ему там дали, было написать сочинение: почему я выбрал Гарвард? Начал он сочинение, по его словам, так: «Я выбрал Гарвард, потому что мой старший брат учится в Массачусетском технологическом»*.
/* И Гарвардский университет, и Массачусетский технологический институт находятся в Кембридже, штат Массачусетс./
Его старший брат — это мой отец, Курт Воннегут-старший; он тогда был на архитектурном факультете. Много лет спустя, когда я пошел в армию, чтобы стать рядовым обученным без надежды на повышение, отец все повторял: «Вот и хорошо! Там тебя отучат дурака валять!» (Отец бывал очень забавным, но тогда ему было не до забав. Мрачно на все смотрел. Надо думать, очень уж я его извел своими глупостями.) Когда его не стало, я, поддавшись каннибализму по Фрейду, перестал добавлять к своей подписи слово «младший». (Поэтому в моей полной библиографии я выступаю то как собственный отец — Курт Воннегут, — то как собственный сын: Курт Воннегут-младший.) Вот что я написал об отце для журнала «Архитектурный дайджест»:
«Когда моему отцу было шестьдесят пять, а мне двадцать семь, я сказал ему, глубокому старику — так мне тогда казалось: наверно, очень интересно было всю жизнь заниматься архитектурой. А он вдруг говорит: совсем не интересно, ведь архитектура — сплошные расчеты и никакого искусства. И у меня возникло чувство, что он мне морочит голову, раньше-то он постоянно давал понять, что ремесло архитектора для него самое что ни на есть подходящее.
Теперь понимаю: он просто проявлял высшего рода деликатность, создавая эту иллюзию благополучия, им же столь резко разрушенную. Пока я с двумя единокровными рос-подрастал, отец делал вид, что совершенно удовлетворен своей деятельностью в прошлом и заинтригован будущим, которое заставит его снова испытывать профессиональное умение, решая задачи сложные, но захватывающие. А на самом деле Депрессия и затем вторая мировая война, когда строительство почти совсем прекратилось, в общем-то, едва не доконали его как архитектора. В сорок пять он, в сущности, остался без работы и сидел без работы, пока ему не исполнилось шестьдесят один. А ведь в благополучную эпоху это были бы лучшие его годы, и со своими несомненными дарованиями, репутацией, опытом он бы наверняка вызвал у клиентов, не лишенных воображения, чувство, что, даже обитая в Индианаполисе, способен сделаться великим зодчим или, если хотите, свершить нечто, дарующее истинное душевное удовлетворение.
Я не собираюсь толковать про бедствия и несчастья, о которых с недавних пор столько говорят да пишут. Во времена Депрессии мы вовсе не голодали. Однако отцу пришлось закрыть мастерскую, которую открыл еще его отец, первый дипломированный архитектор в штате Индиана, и рассчитать шесть своих сотрудников. Скромные заказы ему еще случалось добывать, но до того неинтересные, что, теперь-то я понимаю, даже на школьных уроках черчения помирали бы со скуки, доведись заниматься такими вот задачками. Если бы не наша бедность, отец, должно быть, порекомендовал бы клиентам, дававшим ему эти поручения, то же, что при мне он посоветовал одному заказчику уже после войны, когда дела у нас в стране пошли на лад:
«Слушайте, вы бы купили карандаши да разлинованную бумагу и попробовали набросать чертежик, а жена пособит». Он вроде как шутил. Хотел приятное сказать.
Пока шла война, архитектуру он совсем оставил, устроился в компании «Аткинс», которая производила какое-то оружие, кажется, штыки. Как раз тогда умерла его жена. А еще ему стало ясно, что из трех детей никто после войны не останется в Индианаполисе. Мы выбрали себе профессии, которые заставят нас жить вдали от родного дома. И опять выходило, что жизнь его едва не доконала.
Когда в Индианаполис вернулось благоденствие (а дети не вернулись), отец стал партнером человека много младше его, который открыл новую архитектурную фирму. Репутация отца оставалась по-прежнему высокой, и не многих в городе так любили; кстати, отец был учредителем ныне знаменитого Детского музея. Особенно восхищались построенным по его проекту центральным зданием телефонной компании «Белл» на Норс-Меридиен стрит — этот проект он завершил перед биржевым крахом 1929 года.
После войны компания «Белл» решила надстроить несколько этажей, но так, чтобы по экстерьеру они не отличались от восьми нижних. Наняли другого архитектора, хотя отец не одряхлел, не спился и вообще ничуть не утратил навыков. Но компании «Белл» было все равно — что тот архитектор, что этот. Надстройку возвели, как ей требовалось, и все получилось отлично. Вот вам и романтика зодчества.
Вскоре после этого отец уехал — в округ Браун, штат Индиана, решив посвятить остаток дней ремеслу горшечника. Своими руками сделал гончарный круг. Там, в горах, он и умер в 1957 году, когда ему было семьдесят два.
Пытаясь теперь припомнить, каким он был, когда я рос, а у него так редко выдавалась работа, приносящая удовлетворение, вижу его Спящей Красавицей — дремлет в тени шиповника, ждет своего принца. Легко от этого видения перескочить к такой вот мысли: все архитекторы, которых я знавал и в хорошие времена, и в плохие, словно бы вечно дожидались щедрого, великодушного клиента, чтобы он дал им возможность сделаться вдохновенными художниками, ибо для этого они и родились...