Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Нина Катерли — автор широко известных романов и повестей, среди которых «Дневник сломанной куклы», «Тот свет», «Курзал» и др.
Уделяя в своем творчестве особое внимание теме женской судьбы, безжалостно исследуя и в то же время поэтизируя женщину, Нина Катерли разрушает утопии и мифы о прекрасном поле на разных уровнях — любовном, семейном, социальном.
отрывок из произведения:
...Сегодня, когда время унесло меня почти на полвека от той остановки, где я простилась с мамой и детством, с самой собой — избалованной и беззаботной маминой дочкой, я попытаюсь, оглянувшись, увидеть и описать этот достаточно длинный и пестрый путь, в течение которого я стала той, какой стала. Чтобы многое понять в собственной судьбе, похожей и непохожей на мамину.
Когда ее не стало, я не сразу поняла, что случилось с моей жизнью. Сперва как будто ничего не изменилось, просто мама куда-то уехала. Ведь оставалась же я без нее, когда она уезжала к отцу на Урал. Жизнь продолжалась...
Но вдруг стало ясно — без нее я не умею жить. Я потеряла то, что всегда было для меня самым нужным — Дом. Осталась квартира в городе, дача в Комарове. Но того Дома, который укрывал меня от любых напастей, где не только мне, но и моим подругам, и родным, и многим друзьям родителей было уютней и интересней, чем где бы то ни было, этого Дома больше нет.
Он существовал, пока в нем жила мама.
Я будто очнулась одна на длинной дороге, где дует ветер и хлещет дождь. И неизвестно, в какую сторону идти. Кто я теперь? Еще вчера я была дочерью Елены Катерли. А сегодня?
Через два месяца я пришла на Волково кладбище, где похоронили маму. Я принесла с собой только что полученный диплом инженера. Бесполезный диплом — окончив институт, я отчетливо понимала, что ничего не сделаю в технике. Мама бы сказала, как быть...
Отцу было не до меня. Теперь, когда и он ушел, я поняла: он так же, как я, был тогда растерян, так же нуждался в поддержке, в той сильной и умной поддержке, которую всегда получал от мамы. Он тоже остался сиротой, но я не знала этого, да и не смогла бы ему помочь.
Меня спасло то, что именно в это время рядом со мной встал, заслонив от ветра, защитив от сиротства, Миша Эфрос, человек, с которым я прожила много счастливых лет. Это была уже другая, вторая, «взрослая» жизнь. Он вошел в мою жизнь в последний год маминой жизни и затем в течение сорока трех лет был не просто мужем и отцом моих детей, но главным другом, советчиком, защитником и помощником. Не будь его, не стала бы я в конце концов литератором, преодолев свое отношение к маме и ее друзьям как к небожителям, с кем всякая попытка встать в один ряд — наглость и кощунство.
Не будь его, я, возможно, осталась бы инфантильной до старости, и политические мои взгляды были бы другими, и отвращение к антисемитизму, расизму, нацизму в какой-то момент не определило бы направленность моих публицистических сочинений. Я вообще была бы другой — уж слишком в детстве и ранней юности жизнь и родители берегли меня от того страшного, что творилось в стране.
Взять хотя бы мою национальность, указанную в паспорте. Некоторую неловкость по этому поводу я испытывала всегда. В самом деле — странно, заполняя анкету, писать «Фарфель Нина Соломоновна, русская». Правда, меня всегда называли Ниной Семеновной, так как отца, несмотря на паспортное «Соломон Шмулевич», сколько себя помню, звали Семеном, Сеней. Мама звала его Семой — но это было «домашнее» имя. Справедливости ради скажу, что никакой выгоды от своей паспортной национальности я никогда не имела — сперва была Ниной Фарфель, потом, выйдя замуж во второй раз, стала Ниной Эфрос. А работники отелов кадров прекрасно разбирались, кто есть кто. Туда, куда евреев брать не полагалось, меня и не брали. Но я и тогда почему-то не чувствовала себя ущемленной. Может быть, из-за своего легкомыслия? А может, подсознательно боялась даже мысленно сказать себе, что все это незаконно, подло? Я во что бы то ни стало хотела жить в счастливом, правильно устроенном мире. Во что бы то ни стало...
При этом конкретных антисемитов в нашей семье всегда презирали. Считалось, что интересоваться национальностью человека — вообще ни к чему, это серость. Какое это имеет значение? Только гораздо позже, узнав, что творилось в стране при Сталине, да и после него, я поняла, что такое государственный антисемитизм, сколько судеб он исковеркал, сколько характеров сломал. Но это произошло, когда я стала по-настоящему взрослой и начала обращать внимание на то, что происходит вокруг, а не только в моей собственной частной жизни. И осознав все, я пожалела, что в моем паспорте не стоит «еврейка». Не потому, что я как-то ощущала свое еврейское происхождение, в голос крови я не верю, а потому, что быть с теми, кого травят, благороднее и проще.
Миша родился и вырос в еврейской семье, в паспорте у него красовалось не вполне приличное по тем временам слово, которое обычно произносилось полушепотом, а официально звучало как «лицо еврейской национальности». Внешность его ни у кого сомнений вызвать не могла. И он очень рано познакомился с тем, что значит быть в нашем государстве этим самым лицом...
Началось это в Горьком, куда они с матерью эвакуировались в сентябре 1941 года — уже через Ладогу. Черноволосый и темноглазый восьмилетний мальчик с длинным носом, одетый в брюки гольф и сандалии на ремешках, сразу привлек к себе внимание местных мальчишек — босоногих и в клешах. На новенького, впервые робко вышедшего во двор, тут же накинулась ватага с криком «Бей жиденка!».
Домой он пришел в тот раз зареванный, в синяках, на новеньких гольфах зияли дыры, из носа текла кровь. На вопросы перепуганной матери угрюмо ответил одним словом «подрался». И получил выговор. С тех пор он дрался каждый день, зверея, так что в глазах белело от ярости, пуская в ход не только кулаки, но и ноги, и зубы. И довольно скоро прозвище «Мишка-жид» сменилось на «Мишка-псих». А через пару месяцев, победив в нескольких драках, проведенных уже по правилам — не все на одного, а один на один с вожаком дворовой стаи, и не до потери сознания, а до первой крови, так вот, победив главного хулигана Генку Кожанова, Миша с ним подружился, и национальная проблема во дворе больше не возникала. Он стал своим — брюки гольф сменились на клеши, девчоночьи сандалии были заброшены, а тут уже и зима пришла, так что мать выменяла что-то из привезенного с собой на подшитые валенки...
...Сегодня, когда время унесло меня почти на полвека от той остановки, где я простилась с мамой и детством, с самой собой — избалованной и беззаботной маминой дочкой, я попытаюсь, оглянувшись, увидеть и описать этот достаточно длинный и пестрый путь, в течение которого я стала той, какой стала. Чтобы многое понять в собственной судьбе, похожей и непохожей на мамину.
